А ты, мальчик, не бросай, нет, не бросай свой бокс.
А он вдруг сказал мне, словно продолжая прерванный разговор:
— Мне бы только узнать, есть ли у него грамоты за бокс!
— Н-ну, может, как-нибудь будешь у него дома.
— А у него далеко дом.
— Как это — далеко?
— Да я ведь, дядя, в интернате живу.
— Во-он что! А где твой интернат? — И я назвал городок, откуда мы ехали. — Там, что ли?
— Нет, еще дальше.
— А куда ты так поздно едешь?
— Под Туапсе я еду. В Индюк. Там у меня мама лежит.
— Как то есть... лежит?
— Больная. Вот и лежит.
Этого я, конечно, не ожидал, на первый взгляд он был довольно благополучный мальчишка. И только теперь я увидел, что и пальтишко на нем совсем худое, и никакого, хотя бы плохонького, свитерка, и верхней пуговицы нет на серой рубашонке.
— А что с мамой, Толя?
— Паралич. Из-за меня и разбил...
— Как — из-за тебя?
— Она, правда, и раньше... Пугливая она очень. За все переживает. А тут приехала в интернат, а у меня как раз такие синячищи... Это мы со старшеклассниками подрались. Двое против шестерых, и директор сказал, там все правильно... Они горбатого мальчика обидели. Ну вот. Она приехала, а я как раз спал на койке. И все лицо в синяках. А она подумала, как у папы...
— А что с папой?
— Разбился.
Я только повел головой: и неловко его расспрашивать, и как теперь замолчать. Он сам заговорил:
— Насмерть. Два года назад. Он у меня таксист был. По всем этим дорогам ездил, по Черному берегу. Туапсе, Сочи, Анапа.
Мальчишка уже не сидел нахохлившись, он стоял в проходе между двумя нашими сиденьями, приподняв плечи, и, чуть отвернувшись, прятал подбородок, ткнув его в кончик воротника.
Автобус потряхивало, он вздрагивал, скрежетал, и я сидел, вытянувшись к мальчишке, и совсем перестал стучать ногами.
— Да-а, брат...
— Его большая машина сбила. КрАЗ. И он упал в ущелье. Когда спустились туда, милиция говорила, дверка была уже открыта, только выпрыгнуть он не успел. Перевязали его всего... Он два дня еще пожил, только в сознание так и не пришел.
Стало вдруг очень холодно, — только сейчас наконец в полной мере я оценил этот морозный ветерок внизу, под ногами.
— А меня как раз дома не было, к бабушке ездил. Мать не сообщила. Приезжаю, а она в трауре. Кто, говорю, мама, у нас помер?.. Та, говорит, дальний родственник один, ты его, детка, и не знаешь. А где папка? Да где? Ездит, как всегда. Сама плачет. Я стану: чего ты, ма? Да так. А потом пасха была, а мне соседи говорят, пацаны: чего, Толян, пойдешь на могилки? Отца своего проведать...
