— Федор Михайлович, вы мне обещали адрес, где можно достать настоящий персидский ковер. На продукты или на деньги — все-равно.
Федор не помнил, когда он обещал ей адрес, но, чтобы отвязаться, назвал знакомого немца.
— Может быть, вы и записочку напишете, Федор Михайлович?
Федор полез за блокнотом в задний карман и, повернувшись, нечаянно коснулся коленом ноги Рыльской. Он хотел отодвинуться, но что-то удержало его, и он сделал вид, что не замечает.
— Так вот и живем, Федорушка! Подальше от царей — голова целей. Гуляй, танцуй, что твоей душе угодно — никто не настучит!
И еще что-то говорил Марченко, что-то говорила Мария Ивановна, что-то отвечал Федор, он и записку написал уже, но все его сознание было сосредоточено на месте прикосновения колена с теплой и упругой ногой Рыльской. Словно через это место в него вливалось какое-то тепло, отчего напрягалось тело и таяла воля. И когда молчавшая Рыльская пошевелила ногой, он не задумываясь сделал то же, и она сразу же ответила едва слышным, будто случайным, встречным движением. И он посмотрел отрезвевшим взглядом ей в глаза и увидел в них твердую решимость и серьезность, с какой солдаты ходили в бой, и вдруг понял, что что-то случилось такое, от чего он уже не имел права уйти и обидеть эту женщину. Именно — обидеть, он так и подумал. И она это поняла и побледнела.
— Федорушка! Милый! Давай споём! Катюша, что Будем петь? Какие же мы русские без песни! А?
Рыльская молча встала и отошла к окну.
— Давайте, но что?
— «Огонек», — предложила Марченко.
— Давайте «Огонёк». Запевайте, Федор Михайлович, — словно приглашая на что-то значительнее, чем песня, сказала Рыльская, становясь спиной к окну. Она была спокойна и очень красива на фоне красной бархатной гардины.
Все замолчали и смотрели на нее, не узнавая.
Федор поглядел перед собой в тарелку и запел. Контральто Рыльской присоединилось, потом подхватили Марченки, и помощник.
«На позицию девушка провожала бойца.
Поздно ночью простилися на ступеньках крыльца,
И пока за туманами видеть мог паренек,
На окошке, на девичьем все горел огонек…»
Федор пел, не отрываясь от тарелки, чувствуя на себе взгляд Рыльской.
К концу песни Марченко только мычал и, раскачиваясь в кресле, дирижировал вилкой.
Шатов тихонько пересел в кресло у книжной полки и слушал. Лицо его было так же неподвижно, только по лбу пошли красные пятна. Он взял с полки какую-то книгу иллюстраций и, положив на колени, медленно перекладывал листы, будто разглядывал не книгу, а как она устроена.
