Там, в пустой огромной комнате, нас ждал непонятно как сюда переместившийся Математик. Он сидел на табуретке. На коленях у него был всё тот же гроссбух.
Он внимательно всмотрелся в лицо девушки, держа её двумя пальцами за подбородок. Девушка, очнувшись, вертела головой и попробовала укусить Мирзо, но он коротко и точно хлестнул её по лицу ладонью.
– Что мы в нём нашли? Чем мы виноваты, что с ними связались, – пробормотал, глядя на меня, Владимир Павлович. – Эсэсовец, животное, я сам видел, что он смотрит на людей, как на мясо.
Я промолчал. Какие эсэсовцы, о чём это он? Выглядело это так, будто на чистом воздухе и солнечном свете из глубины сознания Владимира Павловича стали всплывать какие-то старинные книги, и он беседовал не со мной, а с их персонажами.
– О господи! – сказал Математик. – Сколько на ней всякой гадости. Так и ползают…
– Кто ползает? – удивленно спросил Мирзо.
– Да вши. У нас их не было, двадцать лет, нет, тридцать лет их никто не видел. Прежде чем с ней говорить, надо сначала ее вымыть, продезинфицировать…
«Вот и ещё одно дело», – подумал я.
Математик, словно угадав мои мысли, добавил:
– Ничего, что времени нет. Пусть её. Только бы она не сдохла с непривычки.
«Нет, – печально подумал я, – это не его родственница…».
Мирзо, повинуясь его указаниям, разжёг на выложенном кафельной, удивительной красоты плиткой полу прихожей костёр. Когда обломки двух кресел весело затрещали в огне, Мирзо поставил в центр композиции ведро и стал греть воду. Девушка затравленно глядела на нас, а особенно на Математика, который придвинул свою табуретку к пламени. Она своим звериным чутьём чуяла в нём главного.
Мебель стремительно превращалась в угли, было спокойно и страшновато. Говорить ни о чём не хотелось.
Затем Мирзо налил воду в большой таз. Он подтащил девушку к тазу и вытащил свой большой и, как я знал, острый как бритва нож. Девушка забилась мелкой дрожью, ровно настолько, насколько позволяли верёвки. А верёвки позволяли ей совсем немного.
В этот момент я понял, что такое родовая память. Мирзо действовал так же, как и его предки до Катаклизма, и предки его предков. И я представил себе, как он режет горло этой девушке, – точно так же, как и его сородичи резали баранов, быстрым и резким движением, а потом, поддёргивая вверх тушу, чтобы дать стечь крови. Я даже замотал головой, что бы отогнать это видение.
Между тем Мирзо макнул замычавшую девушку головой в тёплую воду и принялся её брить, время от времени швыряя на бетонный пол шматки волос неопределённого цвета.
