Нам все еще часто приходилось прочищать соски таким способом — доильные аппараты в общее употребление не вошли, и во время доения мозолистые, заскорузлые пальцы фермеров, оттягивая соски, порой причиняли мелкие травмы, приводившие к закупорке. Операция эта особой любовью у ветеринаров не пользовалась: согнувшись в три погибели у вымени, так легко получить копытом по голове! Но зато как приятно привести в порядок бесполезный сосок! «Трехсосочная» корова утрачивала значительную часть своей ценности.
Однако, как ни выгодна была эта операция для хозяина коровы, столь пылкие изъяснения благодарности были редкостью. Но типичными для мистера Даусона. Он изливал на меня хвалы, и, хотя я помнил, что далеко не всегда на протяжении многих лет мои посещения его фермы завершались очередным триумфом, он пребывал именно в этом убеждении. И не желал признавать неудачи, случавшиеся в прошлом.
Позиция, прямо противоположная той, которую обычно занимали наши клиенты среди фермеров. Каким бы блестящим ни оказывался результат лечения, нам об этом говорили редко. По теории Зигфрида, они опасались, как бы мы не сделали приписочку к счету, и, возможно, он не так уж и ошибался: во всяком случае, о любой нашей неудаче нас ставили в известность незамедлительно. Над рыночной площадью в базарные дни нередко разносились сокрушающие оповещения вроде: «А корова-то, которую вы пользовали, так под нож и пошла!».
Но как бы то ни было, восторги мистера Даусона служили мне целительным бальзамом. Вот и теперь, пока я убирал инструмент в банку со спиртом, его маленькое коричневое лицо сморщилось в благодушной улыбке. Он сдернул кепку и пригладил растрепанные пряди седых волос.
— Прямо уж и не знаю. Ума-то у вас, ума! Вот мне моя корова вспомнилась, ну та, с магниевой недостаточностью. Лежит, не шевельнется — я уж думал, она дышать перестала, а вы влили ей в жилу целую бутылку, а потом поглядели на свои часы, да и говорите: «Мистер Даусон, — говорите — эта скотина встанет на ноги точно через двенадцать с половиной минут!».
— Неужели я так сказал?
— Так я же не шучу и не придумываю. Это самое вы и сказали. А потом, хотите верьте, хотите нет, чуть стрелки на ваших часах отсчитали двенадцать с половиной минут, как корова прямо взвилась и ушла.
— Боже мой? Неужели?
— Да вот, ушла. И я вам больше скажу: ушла да так ни разу назад не оглянулась.
— Ну отлично, отлично. — Как всегда после панегириков мистера Даусона меня томило недоумение. Ни единого из сотворенных мною чудес я припомнить не мог, но все равно слушать было очень приятно. Действительно ли я так блестящ или он все сочиняет? Обычное его присловье «хотите верьте, хотите нет» словно бы намекало, что у него самого имеются на этот счет некоторые сомнения, тем не менее апологии по моему адресу всегда произносились с величайшим апломбом и выразительностью.
