Снова начали допытываться, кто она такая. Наконец, она ответила следователю:
— Если судить по-небесному, то я прах земли. А если судить по-земному, то я выше тебя.
Это были последние ее слова. С тех пор до самой смерти, более чем 25 лет, она уже ничего не произносила, приняв на себя подвиг молчальничества. Только два раза перед смертью она сказала по нескольку слов.
Из Валдая Веру Александровну перевели в новгородский острог. Здесь она содержалась почти полтора года. Затем ее заключили в дом умалишенных, где она провела тоже полтора года. В обоих местах она по-прежнему отдавала себя подвигам молитвы, и, наконец, по ходатайству графини Орловой, была помещена в Сырков девичий монастырь.
Терпеливо переносила она унижения и страдания тюрьмы, и так впоследствии писала об этой поре: "Мне хорошо там было, я блаженствовала там. Благодарю Бога, что Он удостоил меня пожить с заключенными и убогими".
Когда настоятельница монастыря приехала в заведение умалишенных, и спросила Веру Александровну, желает ли она жить в монастыре, та пала на колени перед иконою Спасителя, сделала несколько земных поклонов и, сложив руки на груди крестом, поклонилась настоятельнице в ноги, выражая тем свое согласие. Очень может быть, что она давно мечтала приютиться в монастыре, но не смела проситься туда, не имея паспорта.
Весть, привезенная игуменией, была для нее очень радостна, но лицо ее осталось спокойно. На нем не видали никогда ни слез, ни улыбки.
Та любовь к Богу, которая всегда наполняла молчальницу, теперь пылала в ней всепоглощающим огнем. Она написала на келейной записочке слова Амвросия Медиоланского: "Ты ми еси, Боже, дражайший, желательнейший, люблю Тя паче неба и земли и всего, яже на них".
Жизнь ее была сурова, жестока: из кельи молчальница выходила только в церковь, к себе принимала сначала только одну служившую ей сестру. От посетителей она уходила из монастыря и пряталась в ближайшие кустарники.
Однажды в год она выходила за стену монастыря на то место, откуда был виден Новгород с его храмами, и острог, и дом для умалишенных, где она жила.
Здесь молилась она, задумчиво смотрела на город с его святынями, на место, где страдала, и потом тихо шла в келлии, опять на целый год.
Пища ее была убога. Однажды в день ей приносили из трапезы немного кушанья и хлеба и подавали в окно келлии. Но и из этого она уделяла нищим, а, если нищие не приходили, то вечером она выносила это в садик и кормила птиц, которые сейчас же слетались к ней.
