— Что с тобой, Пим? — обеспокоенно спросил дюк.
— Сейчас, — Пим машинальным движением подхватил бутылку, плеснул в рюмку, а затем так же быстро и машинально выпил. — Да нет, ничего… Голова что-то закружилась.
— Голова, говоришь? — прищурился дюк. — Что-то, братец, плохо выглядишь. Пользуясь случаем — в субботу намечается гранд-кутёж «У слияния». В восемь. Изволь быть.
Пимский снова потянулся к бутылке.
— Хороший коньяк…
— Послушайте, господа, — неожиданно предложил дюк. — Я сейчас подумал, жизнь-то всё же — длинная. Быть может, соберемся в другой раз, да хотя бы вот у тебя, Пимский. И всё, как подобает, обсудим.
— А, — махнул рукой Иван. — Я, право, совсем запутался. Сны, реальности… Может, точно, стоит передохнуть, чтобы всё уложилось.
— Глебуардус, ты большой человек, — заметил Пимский, — ты имеешь полное наследное право открывать и закрывать дискуссии. Но твои эн-миров во мне пробудили какое-то смутное воспоминание. Значит, в субботу, «У слияния»?
Он выпил уже шестую или седьмую стопку коньяка.
— В субботу, — подтвердил дюк. — Мы ещё вернемся к нашему разговору. А пока — отложить и обдумать, да. Серьезное дело суеты не терпит. И притом мне надобно переговорить с тобой face-to-face в той реальности. Дело у меня к тебе там будет. А сейчас, господа, предлагаю прерваться. Позвольте откланяться. Мне и в самом деле вскорости надо быть у Велирековых.
Пимский и Разбой шагали по бульвару.
— Вот вы с дюком всё говорили об этом авторе, Верове. Вы его романы во снах читали? Неужели наши сны столь же реальны, как это всё? — Разбой мотнул головой, не удостаивая реальность более отчетливого жеста.
— Знаешь, бывают моменты, когда я вспоминаю. Вспоминаю отнюдь не сон. Что сон… Вспоминаю другую жизнь, в другом мире. Ярко… Но себя отчего-то не помню. Забавно. — Ивану послышалась то ли горечь, то ли раздражение в голосе Пимского. — Себя вспомнить не могу. Может, меня там вовсе и нет? А есть одни воспоминания.
— Как это? — Разбой поморщился, ему эта тема тоже стала неприятна.
— Да сам ничего не понимаю. Творится черт знает что такое. Куда там твоему Платону. А, — Пимский в сердцах развел руками, — всё это сон, мой Разбой. А воспоминания — лишь мысли о том, кто спит. К такой-то бабушке!
Теперь уже и Разбой чувствовал раздражение. Его раздражал Пимский, ему казалось, что тот нарочно кривляется. А Иван искал если не ответов на вопросы, то хотя бы намека на разгадку их общей тайны. До сегодняшнего дня ему не с кем было поделиться своим горем, именно оттого, что было оно столь странным, что напоминало безумие. Но теперь как будто появились друзья по несчастью.
