— Серьёзно?
— Точно говорю. А вон там, позади Знаменской церкви, в ней сейчас краевой архив, старый домик. В нём несколько раз ночевал Достоевский, Фёдор Михалыч. Писатель. Он был ссыльный, и тут у него с одной местной дамой приключилась сумасшедшая любовь. И он, говорят, написал пьесу для нашего драматического театра, но потом порвал, решил не заниматься драматургией.
— А любовь?
— Нормально, поженились они, когда её муж помер. Но она сама вскоре померла.
— Во судьба…
— Ты будешь смеяться, но и Фёдор Михалыч тоже, того…
Их опять пробило на смех.
В паспортном столе прошло без задержек. Пока Вася, выяснив, кто последний, прятался в жаркую тень акации, Семёнов нырнул в учреждение, и глядь, уже выбегает милиционер в форме, кричит:
— Кто здесь из Москвы приезжий?
— Я из Москвы, я, — Вася побрёл в здание, а за спиной бормотали уважительно: «В Москве вся сила».
И тут Мирон сломался: желание поработать победило в нём гостеприимного хозяина.
— Не могу больше, — сказал он, — пойду в редакцию. Почти месяц меня тут не было, надо же узнать, что и как.
— Конечно иди, — согласился Вася. — Только покажи, в какую сторону гостиница.
— Зачем тебе гостиница? Там дорого. Живи у меня.
— Не, неудобно.
— Тогда идём в Дом колхозника. Практически бесплатно, а от гостиницы ничем не отличается. Только сортир во дворе и номера не на два места, а на двадцать.
— Слушай, у вас всегда так жарко? — спросил Вася, жмурясь от солнца.
— Нет. А что, разве жарко?
Они опять захохотали.
Дом колхозника был наискось от колхозного рынка. Здесь, как и везде, свистел вдоль улиц жаркий ветер, полный колючих песчинок, зато вкусно пахло. В одноэтажных деревянных корпусах рынка торговали: в одном — мясом и рыбой, в другом — зеленью, картошкой и овощами, в третьем — хлебом и всяким печевом. Были ещё длинные деревянные прилавки под дощатыми навесами, тут женщины разных возрастов продавали ягоды, овощи, цыплят, кроликов. Стояли стеклянные банки с молоком, закрытые тряпицей, сложенной в несколько слоёв, перевязанной тесёмкой.
Площадка с привязями для лошадей, где стояли также и телеги, на которых привезли в Барнаул свой товар колхозники, добавляла ароматов. К счастью, площадка эта, если смотреть от Дома колхозника, была за рынком, ближе к Барнаулке, возле спуска к самой реке. Берега Барнаулки были оранжевыми от обгоревшей на солнце травы, а у самой воды теснились заросли черёмухи, среди которых виден был деревянный мост. Вечером по тому мосту шли коровы, звеня бубенчиками. Воздух посвежел, песок растерял свой жар и стал похожим на пепел…
