— Благодарю, еще… еще… — прошептал Меринос слабым голосом.
Тотор опустошил целую лужайку. С бесконечной осторожностью он заботливо поил оживавшего американца.
— Ну что, лучше? — спросил он его, улыбаясь.
Меринос взял руку француза, лихорадочно пожал ее и шепнул со слезами на глазах:
— Да, лучше… Благодарю… О, ты добр, очень добр!
— Есть о чем говорить! Каждый делает что может…
Побежденный Меринос не пытался ни удержать, ни скрыть слез, которые текли по его щекам. Бесцветным, дрожащим голосом он сказал:
— Я думал, что умираю… А теперь хочется есть… ужасно хочется есть.
— Бедняга, значит, ты ничего не нашел пожевать?
— Ничего!
— И ты голодал шестьдесят часов?
— Я пробовал есть траву… да, да… траву. Готов был есть землю… О, как ужасно голодать!..
— Знаешь, мне совсем не скучно слушать тебя, но у нас найдется дело получше болтовни. У меня есть кладовка, а в ней несколько дюжин сырых яиц да еще две птицы, тоже сырые. Если ты ослаб и не можешь идти, садись ко мне на спину — у меня еще хватит силенок, чтобы отнести тебя.
— Нет… просто дай мне руку.
— Как хочешь!
Поддерживая американца, Тотор довел его до своей стоянки.
Тут Меринос, который в обычное время с отвращением отказался бы от такой невкусной, даже противной пищи, радостно закричал при виде съестного. Тотор едва успевал прокалывать одно за другим и подавать ему яйца. Единым духом всасывая жидкое содержимое и жадно обнюхивая скорлупки, Меринос тут же принимался за следующую партию.
— Готово, осушил! — восхищенно заметил парижанин. — Недурная глотка! Гоп — и готово! Гоп! Только осторожней. Как бы несварения желудка не получить.
— Еще, пожалуйста!
— Нет, погоди… А то заболеешь. Нужно быть осмотрительным, старина!
— Да, ты прав… Я точно голодное животное! Я мог бы есть, пока не лопну… А мне уже стало лучше, горло и желудок перестали гореть, не чувствую больше головокружения, которое мешало соображать… Силы возвращаются… Ты спас меня, дорогой Тотор!
— Ты сделал бы то же самое на моем месте, дорогой Меринос. Да, кстати, если прозвище Меринос тебе не нравится, я буду звать тебя настоящим именем.
— Ни за что! «Меринос» мне подходит. Отлично придумано, и вовсе не глупо — Меринос!
Американец говорил просто, приветливо, потеряв надменное выражение лица, которое делало его таким несносным для окружающих.
— Право, я был бы последним идиотом, если б обижался на остроумное, меткое прозвище.
Жестокий урок, данный ему судьбой, по-видимому, принес свои плоды. По крайней мере сейчас. Но будет ли окончательным это превращение, особенно при неуемной, безумной гордыне, которую воспитали в нем слепая нежность богатых родителей и угодничество небескорыстных товарищей?
