Уэр, Хартфордшир
Двадцать одна миля от Лондона
Объявив себя измученными, леди Купер и леди Вискоут вышли из экипажа и поспешили на завтрак в «Голову Сарацина».
Оливия отправила Бэйли с ними, а сама осталась в карете, пытаясь собраться с мыслями. Ей была необходимо спокойствие, чтобы подумать, как обращаться с Лайлом.
Раздражение от собственного просчёта и усталость мешали здраво мыслить. Этому также не способствовало щебетание двух старых дам, пусть даже и таких милых. Они видели, как Лайл отбросил кого-то в сторону со своего пути, и это стало самой волнующим зрелищем за долгие годы. Они без конца болтали об этом, размышляя в своей вульгарной манере о его мускулах, выносливости и всём прочем.
Их высказывания вернули Оливию к воспоминанию о тёплом давлении сильной руки Лайла, прижатой к ее телу. Она до сих пор могла практически ощущать его руку, словно он оставил на ней свой отпечаток, будь он неладен.
Не имеет значения. Он мужчина, обладающий мужественностью с избытком, и это было волнующе, но она переживёт случившееся.
И, будучи Лайлом, ему нужно было поступить столь гадко и появиться гораздо раньше, чем она ожидала.
Оливия знала, что он поедет за ней. Перегрин считал себя её старшим братом и был по натуре защитником. Более того, как всякий другой мужчина, он верил в то, что обладает бесконечно бо льшим здравым смыслом и способностями, чем любая женщина. Ни один мужчина не позволит женщине взяться за что-то, за исключением домашнего хозяйства и детей, а в высших кругах женщинам едва ли доверяли и в этих сферах.
Даже мать Оливии, которая вовсе не была слепа к её недостаткам, сказала бы, что её дочь более чем способна взять на себя и долгое путешествие, и восстановление поместья. Она, конечно, не собиралась заниматься этим одна — но могла бы.
Что же, в таком случае, всё идёт по плану, кроме непредвиденного события в «Соколе». От которого Оливия в полной мере получила удовольствие. Выражению лица забияки, когда она дала ему пощёчину перчаткой, не было цены.
А потом пришёл Лайл и уволок её…
Дверца кареты открылась.
Там стоял он, глядя на неё, один серебристо-серый глаз окружал синяк, переливавшийся всеми цветами радуги.
— Тебе лучше выйти и позавтракать сейчас, — сказал Перегрин. — Мы больше не остановимся поесть до полудня.
— Мы? — спросила Оливия. — Ты же не едешь. Ты скорее станешь нищенствовать в Египте или умрёшь с голоду, чем уступишь своим родителям. Ты ведь решил, что поездка в Шотландию — участь, худшая, чем смерть.
