— Помните, коллеги, Рим? — говорил Сулла. — Веселых девчонок из Субурры? Ведь без них — клянусь белыми бедрами Венеры! — не так-то легко обойтись! Как думаешь, Марк?
Легионарии, к которому он обратился, шел позади Суллы, кряхтя под непосильной ношею: это был уже пожилой человек с решительным лицом и темной бородою.
— Что нам в бедрах Венеры? — проворчал он. — До богини не подступишься, а вот бедра девчонок — это заманчиво!
— Хо-хо-хо! — загрохотали воины. — Ему подавай лучших тевтонок!..
Тропа круто обрывалась: внизу, в глубине, смутно маячили скалы сквозь снеговую дымку.
— Взгляни, вождь, на саласский акрополь! — вскричал Сулла, обращаясь к Марию и указывая бичом на Лугдун, возвышавшийся у слияния рек.
Марий не ответил.
— Осторожнее, — предупредил Сулла, — ослов и мулов выпрячь, повозки медленно спускать на канатах.
И, удерживаясь копьем, чтобы не скатиться, последовал за спешившимся Марием и легатами.
Воины шли осторожно, боясь оступиться в запорошенную расщелину.
Спуск продолжался двое суток и ночь — при факелах. Люди и животные устали от бессонницы и чрезвычайного напряжения.
Справа и слева снег уже исчез, показались зеленые лужайки, из расщелин выглянули дикие розы. Вскоре солнце скрылось за тучами, сумерки нависли над горами. Легионы вышли на равнину, которая покато спускалась к Трансальпийской Галлии.
Марий приказал сделать привал, дать отдых воинам. Люди разбрелись. Велено было варить поленту, а потом ложиться спать.
Сулла беседовал с легионариями, разводившими костер, когда подошел военный трибун с бледным, несколько женственным лицом.
— А, Серторий! — воскликнул Сулла, пожимая ему руку. — Какие боги посылают тебя ко мне?
— Конечно, добрые, — улыбнулся трибун, и лицо его стало таким приветливым, что Сулла невольно залюбовался им. — Марий желает тебя видеть.
— Чего он хочет? — проворчал Сулла. — Мне, как и легионариям, нужны еда и отдых.
— О еде не заботься: стол Мария хоть и прост, но обилен.
В палатке полководца было дымно от костра, разделенного у входа. Легаты и трибуны, стоя, беседовали. Марий сидел на раскладном стуле у стола, освещенного пылающим смоляным факелом, и что-то писал, медленно выводя неровные буквы. Увидев Сертория, входившего в шатер, он привстал, и слабое подобие улыбки отразилось на его лице. Но взглянув на Суллу (улыбка мгновенно затерялась в усах и бороде), он отвел от него глаза и нахмурился.
— Люций Корнелий, — зазвучал его грубый голос, — я вызвал тебя, как и других трибунов, чтобы выслушать твое мнение…
