Ибо, доктор Ди, невидимое — это лишь другая неизведанная страна, дивный новый мир.
Дверная петля шестнадцатого столетия — там, где оно стыкуется с семнадцатым — такая же скрипучая и открывается так же неохотно, как дверь в доме с привидениями. Через эту дверь, с расстояния, мы можем мельком взглянуть на отдаленный свет Века Разума, но драгоценная малая часть его готова пасть на Прагу, столицу паранойи, где предсказатели будущего живут на Золотой Улочке в домиках настолько маленьких, что большая кукла почувствовала бы себя в тесноте, а на улице Алхимиков есть один дом, который единственный становится видимым во время густого тумана. (Летними днями вы видите камень). Но все равно, даже в тумане дом могут видеть лишь те, кто родился в священный день отдохновения.
Как лампада, догорающая в недавно освободившейся комнате, Ренессанс пылал, увядал и погасил себя. Мир предстал вдруг озадачивающе безграничным, но поскольку воображение осталось (ибо, в конце концов, оно всего лишь человеческое) ограниченным, нашему воображению требуется какое-то время, чтобы догнать. Если Френсис Бэкон умрет в 1626-м за экспериментальную науку, подхватив простуду, набивая мертвую курицу снегом на Хайгейт-хилл, чтобы посмотреть, сохранится ли она от этого свежей, в Праге — где доктор Фауст жил как-то на Чарльз-сквер — доктор Ди, английский алхимик экспатриант, ожидает проявления ангела в странной комнате эрцгерцога Рудольфа, а мы все шарим да шарим в поисках нашего пути к концу предыдущего столетия.
Эрцгерцог Рудольф хранит свою бесценную коллекцию сокровищ в этой странной комнате; он причисляет к этим сокровищам доктора и, следовательно, вынужден причислять к ним и ассистента доктора — отвратительного и визажированного в железо Келли — тоже.
У эрцгерцога Рудольфа безумные глаза. Эти глаза — зеркала его души.
В этот день очень холодно — такая погода, что заставляет человека ходить по-маленькому. Луна уже поднялась, луна цвета воска, и, когда с наступлением ночи небо обесцвечивается, луна становится более белой, более холодной, белой как источник всего холодного на земле, пока — когда зимняя луна достигнет своего холодного меридиана — все не замерзнет, — не только вода в кружке и чернило в чернильнице, но и кровь в венах, водянистая влага.
Метаморфоза.
В своем хаотичном беспорядке веточки голых деревьев за толстым окном похожи на те случайные царапины, сделанные обычным употреблением, что видно лишь тогда, когда поднимаешь свой бокал к свету. Твердый иней сделал хрустящей поверхность глубокого снега на взъерошенных крышах и башенках эрцгерцога. В снегу ворон: кар-р!
