— Где служить?
Я высунулся: что там хожалый?
— На «Беллоне». Лучший на всем Черноморском флоте корабль. А Беллона — это, брат, богиня войны.
— Баба — и войны? — удивился я.
— Смерть — она тоже не мужик, — сказал рыжий и подмигнул. — Вся погибель от баб.
Боцман показал на черно-желтую ленту, которой у него был обвязан околыш бескозырки.
— Видал? Из всей эскадры только на «Беллоне» такие. Егорьевские. Дадены за Наваринскую сражению. Станешь настоящий моряк — и тебе повяжут.
— Куды ему, сопливому, ленту? — Соловейко сплюнул. — Скажешь! Еще юнгам егорьевский знак давать!
Ни с лентой, ни без ленты поступать в корабельные юнги я не собирался. Еще не хватало! У меня подземное царство. У меня тайна, которую надо разгадывать — как раз и ниточка протянулась. Чёрта ль мне «Беллона»?
Но перечить не стал. Как раз над кромкой причала мелькнул линялый голубой мундир полицейского. Я спрятался под кормовую банку.
— Решай, паря, — тихо молвил Степаныч. — Или с нами, или туда.
Тут с пристани спросили:
— Эй, служивые! Шкет тощий, белобрысый, в матросской рубахе с заплатами на локтях тут не шастал?
— Вали, селедка, — с угрозой отвечал боцман.
У матросов с хожалыми была давняя вражда.
Ничего полицейский не ответил, поостерегся. Сапоги ускрипели прочь.
Вот теперь можно было сматывать.
Я вылез из-под брезента, прикидывая, как буду действовать дальше. Перво-наперво — скакнуть обратно в ялик, потом ухватиться за канат — и на пристань. Ну а там поминайте как звали. Плавайте по морям-океанам на своей богине без Герасима Илюхина.
— Индей! Явился наконец, — сказал один из гребцов.
Я повернулся — обмер. На причале, оглядываясь куда-то назад, стоял мой страшный преследователь.
— Тссс, молчок! — шепнул матросам Степаныч, а меня взял за шиворот и пихнул обратно под брезент.
Я затаился там, в сырой темноте, трясясь от страха и ничегошеньки не понимая.
Шлюпка качнулась — кто-то мягко в нее спрыгнул.
— Где тебя леший носил? — проворчал Степаныч. — Заждалися!
— Ишь, глазищами сверкает, кривоносый. — Это сказал Соловейко. — Зубами порвать хочешь? Кровушки хрестьянской попить?
Ответа не было. Да его, кажется, и не ждали.
— Табань помалу! — гаркнул боцман.
Заскрипели уключины, весла черпанули воду. Лодка отходила от причала.
Я лежал, скрючившись в три погибели, и крепко держался за челюсть, чтоб не стучали зубы.
Смешное воспоминание: мое первое утро на «Беллоне». Каким же я был никчемным и жалким!
Устрашенный до полного оцепенения необъяснимым появлением в шлюпке моего молчаливого врага, я и сам будто лишился речи, да еще и обездвижел. Когда лодка ударилась носом о что-то деревянное, твердое, и чей-то суровый голос с небес крикнул: «Третья?», а боцман Степаныч ответил «Так точно, третья, ваше благородие!», я забился как можно глубже под скамейку. Мне казалось, пришел мой смертный час. Сейчас меня выволокут наружу, черный человек меня увидит, и…
