— Я унаследовал внешность своей матери, — ответил я. — Она была чрезвычайно красивой женщиной.
— Осмелюсь сказать, что да. А ты чрезвычайно красивый молодой человек.
— Моя мама была талантливой актрисой. Она была по-настоящему artiste .[86]
Я выпил еще немного шампанского, а затем сказал:
— Что я здесь делаю, Ариадна?
— Я хочу, чтобы ты сделал меня счастливой; я же говорила тебе, что обожаю юность. И — и я хочу сделать счастливым тебя, Орландо. Что по-настоящему осчастливит тебя? Скажи мне.
— По-настоящему осчастливит?
— По-настоящему осчастливит.
— Независимость, — сказал я.
— Независимость?
— Отель Фуллера — это лишь ступенька для меня, просто стоянка на дороге; в конце концов, я хочу иметь свой собственный ресторан, свою собственную кухню, на которой я смогу создавать свои собственные шедевры. Я хочу — я намереваюсь — быть великим шеф-поваром. Одним из величайших, которые когда-либо существовали. Это моя мечта с тех пор, как я начал. Настоящее счастье для меня — это превращать мечту в реальность.
— О, Орландо!
Она наклонилась вперед и поцеловала меня в щеку; это было странное ощущение, словно меня пощекотали полоской теплой, мокрой замши.
— Возможно, мой дорогой, мы можем сделать друг друга счастливыми?
— Возможно, Ариадна.
— Хотя бы на короткое время. Я имела в виду то, что я сказала о твоем соусе бешамель.
— Да, благодарю вас.
— Это была не просто бесхитростная уловка, знаешь ли. Я на самом деле имела это в виду.
— Но это все равно была уловка?
Она захихикала, и это напомнило мне бессмысленный смех окончательно состарившихся людей.
— Конечно. Всю эту вычурную чепуху о соусах, которые похожи на пианино, я читала в модном кулинарном журнале; это была статья Артуро Трогвилла. Я посмотрела ее специально для какого-нибудь случая. Ты видишь, все было спланировано! Однажды вечером я заметила, как ты пересекал фойе отеля, и твердо решила там и тогда выяснить, кто ты такой, и встретиться с тобой. Ты напоминаешь мне маленького Стэна, когда он был юн.
— Стэна?
— Да. Это было очень безнравственно с моей стороны? Ты сильно сердишься?
— Я очарован, Ариадна.
— Я, знаешь ли, могу быть безнравственной. О, на самом деле могу.
Блуждающая рука теперь теребила молнию на моих штанах, келоидные суставы громко скрипели.
— Ариадна, вы на самом деле не должны…
— Спорю, у тебя великолепный ванька-встанька, — сказала она противным клейким тоном, с удивительной непосредственностью.
— На самом деле, я думаю, что у меня как раз такой. Но это неправильно.
