Я энергично кивнул головой.
— Да, Мастер, — сказал я. — Я желаю.
И он похлопал меня по правой щеке.
В процессе обучения стало очевидно, что мое тело интересует его гораздо больше, чем моя душа, ибо однажды вечером, когда я собирался уйти с кухни и проделать свой одинокий путь наверх по черной лестнице в комнату, которая была отведена мне наверху в мансарде отеля, я обнаружил, что Эгберт преградил двери — гигантская покрытая потом гора жира, недвусмысленная улыбка расплылась складками по его багровому лицу.
— Как ты думаешь, куда ты идешь? — сказал он.
— В постель, Мастер.
— Могу я спросить, с кем?
— Ни с кем вообще, Мастер.
— Неправильно. Ты идешь в кровать со мной.
— Что?
— Давай, парень! Сделай это, если ты хочешь преуспеть на этом месте. Уловил?
— Думаю, что да.
И пока мы карабкались по окутанной паром и клубами пыли лестнице, он пощипывал мою правую ягодицу большим и указательным пальцем.
Обслуживать Мастера Эгберта было не так уж ужасно, как я мог бы себе представить; на самом деле, у него были вполне обычные требования. Он был невероятно волосат; но больше всего меня впечатлило его огромное брюхо — бескрайний ландшафт, который заволакивали кучевые облака завивающихся закопченных волос, безмерная складчатость, перекрещивающаяся несметным числом маленьких изгибов и стрелок, в которых его телесная влага собиралась, словно жирные лужи после дождевого душа.
— О, радости бесстрастного вожделения.
Я углубился кончиком языка в солоноватые тени его груди, и он промычал в полном восторге:
— Сожри же меня!
Затем он приказал мне выполнить общепринятую последовательность сексуальных действий над ним, описанием которых я не буду докучать вам. Когда перед рассветом он кончил, стащив свои безразмерные запятнанные штаны, словно мешок с избытком кожи, я отправился к раковине и прополоскал свой рот «Свежестью мяты».
С этого времени Господин Эгберт начал демонстрировать заметную личную заинтересованность в развитии моей карьеры; иногда небольшие обещания о продвижении, сопровождающиеся поцелуем в губы, тайно произносились в темном углу холодильного склада:
— Я поставлю тебя на хлеб на следующей неделе, дорогой мой.
— Благодарю вас, Мастер.
— А сегодня ночью тебе выпадет честь отсосать у меня до потери сознания.
— Благодарю вас, Мастер.
Холодильный склад был (и это неизбежно, я полагаю) храмом, в котором я возносил свои собственные частные молитвы этим подвешенным тушам — притягательным и милым, сырым и обильно сочащимся; иногда я стоял пять или десять минут кряду, совершенно без движения, мое лицо прижималось к гладкой испещренной мраморными прожилками плоти, мои ноздри ласкал аромат сгустившейся крови, вызывая восторженное иступленное
