В одну ночь мне было особенно плохо; я метался от жара, и дыхание было крайне затруднено, но к утру мне вдруг сделалось легче настолько, что я мог даже заснуть. Проснувшись, первою моей мыслью при воспоминании о ночных страданиях, было: “Вот это, вероятно, и был перелом. Авось теперь конец и этим удушьям, и этому несносному жару”.
И, увидав входившего в соседнюю палату молоденького фельдшера, я позвал его и попросил поставить мне градусник.
— Ну, барин, теперь дело на поправку пошло, — весело проговорил он, вынимая через положенное время градусник, — температура у вас нормальная.
— Неужели? — радостно спросил я.
— Вот, извольте посмотреть: тридцать семь и одна десятая. Да и кашель вас, кажется, не так беспокоил.
В девять часов пришел доктор. Я сообщил ему, что ночью мне было нехорошо, и высказал предположение, что, вероятно, это был кризис, но что теперь я чувствую себя недурно и перед утром мог даже заснуть несколько часов.
— Вот это и отлично, — проговорил он и подошел к столу просмотреть лежавшие на нем какие-то таблички или списки.
— Градусник прикажете ставить? — спросил у него в это время фельдшер. — Температура у них нормальная.
— Как нормальная? — быстро подняв голову от стола и с недоумением глядя на фельдшера, спросил доктор.
— Так точно, я сейчас смотрел.
Доктор велел вновь поставить градусник и даже сам посмотрел, правильно ли он поставлен.
Но на этот раз градусник не дотянул и до тридцати семи: оказалось тридцать семь без двух десятых.
Доктор достал из бокового кармана сюртука свой градусник, встряхнул, повертел его в руках, очевидно удостоверяясь в его исправности, и поставил мне.
Второй показал то же, что и первый.
К моему удивлению, доктор не выразил не малейшей радости по поводу этого обстоятельства, не сделав даже, ну, хоть бы приличия ради, сколько-нибудь веселой мины, и, повертевшись как-то суетливо и бестолково у стола, вышел из палаты, а через минуту я услыхал, что в комнате зазвенел телефон.
