* * *
Пред образом Спасителя в терновом венце молится дитя. Вокруг все тихо и спокойно. В кроватке рядом спит маленькая сестренка, блаженная ангельская улыбка озаряет личико. Мать, утрудившись за день, отдыхает в соседней комнате. «Господи, — шепчут детские уста, — помилуй мою маменьку, мою бабыньку, мою сестренку Таню, нашу собачку Жучку и нашего рыжего кота Ваську…». И курчавая детская головка низко-низко клонится к земле… А потом снова: «Господи, помилуй мою маменьку, мою бабыньку, мою сестричку Таню, нашу собачку Жучку и нашего рыжего кота Ваську…» — и опять головка тихо-тихо склоняется к земле… (Из воспоминаний детских лет в Бозе недавно почившего Владыки). Любовь, всеобъемлющая любовь неиспорченного детского сердца… Всех ему жалко — и маменьку родную, труженицу, и бабыньку старенькую, и сестрёнку, и домашнюю собачку Жучку, и рыжего кота Ваську…
* * *
Глухая зимняя ночь. Во мраке высится монастырь… Тихая уютная келия. Горит лампада, освещая кроткий девственный лик Богоматери. «Господи, Матушка Заступница, — шепчут еле-еле слышно старческие уста, — да как же всех жалко-то! Да сколько же страданий на земле, сколько слез, горя, воздыханий, невыразимой муки! Как же трудно спасаться всем! Как тяжело дышать на этом грешном свете! Господи, Матушка Заступница…». Седая голова падает ниц, и долго, долго не поднимается… А потом снова: «Господи, Матушка Ты наша Заступница, да как же всех жалко! Да сколько страданий на земле, сколько слез, горя, воздыханий, невыразимой муки, как же трудно спасаться стало, как тяжело дышать на свете! Господи, Матерь Божия…».
Молится архимандрит Филадельф, восьмидесятилетний старец. Сколько он ежедневно видит слез, сколько скорбей слышит! И отеческое сердце обливается кровью…
Он был еще не совсем старым, когда пришел в святую Лавру. Это ежедневные людские скорби сломили его крепость. Он не может не принять их к своему сердцу, не считать эти народные скорби своими скорбями. Они, как острый меч, вонзаются в его пастырское сердце… С вечера немного отдохнет, а ночью, когда все-все заснут, когда все умолкнет, он встает и опять свое: «Господи, Матерь Ты Божия, Заступница Ты наша, да как всех жалко-то, да сколько горя-то, слез, воздыханий на земле!». К утру немного успокоится, а когда пойдет исповедовать, то горя, слез, бед и воздыханий слышит еще больше. И старец под их тяжестью все ниже и ниже склоняется станом. Голова его все белее и белее делается — седеет, а очи — эти глубокие очи! — все глубже и скорбнее…
