Мне тогда было не больше восьми лет. Помню, залез я за печку (вернее, это была железная голландка, как называли ее в нашей местности) и очень боялся показаться на глаза. Батюшка Нифонт заметил меня и зовет: «Вася, Вася, иди-ка сюда». Я еще дальше залез. Но меня оттуда вытащили. Помню, отбивался, но не кричал, хотя страшно было. Батюшка приглашал меня к себе, спрашивал, пойду ли я в монастырь. Не помню, говорил ли я что-нибудь батюшке, наверно, ничего не говорил. Перепугался. И снова забрался за голландку. Оттуда все выглядывал, смотрел на батюшку, как на Господа. Святой он был человек, вот я и боялся. Прошло уже более 40 лет, а я все помню батюшку Нифонта и глубоко уверен, что живу только его святыми молитвами. Да и священство-то получил только по его великому ходатайству. Святой был батюшка. Несомненно. А смерть его была какая!
За то, что к нему шло много народу, его изолировали — посадили в Сызранскую городскую тюрьму, да, чтобы ему было плохо, посадили с уголовниками. Они смеялись над ним, издевались. А когда батюшке приносили передачи, то они все поедали, ему ничего не давали. Да, видимо, он и сам, если что имел, все отдавал им. Тихий был, безответный, беззащитный. Настоящий агнец. Потом он заболел, занемог и, так как был слаб здоровьем, скоро и скончался. К нему никого не пускали. Одна преданная его почитательница следила за ним, поселившись рядом с тюрьмой. Темной ночью видит: открываются тюремные ворота, и выезжает телега, на которой вывозили умерших заключенных и сваливали в большую яму, выкопанную за тюремной оградой. Она увидела эту телегу, на которой рогожей был покрыт умерший батюшка, рванулась за ней. Умоляла отдать хоть умершего, чтобы похоронить его как положено. Плакала, тащилась, ухватившись за телегу. Так и не отдали. Свалили в общую яму и зарыли. Вот так умер наш дорогой батюшка Нифонт.
Помню, незадолго до его смерти мы с мамой пришли к нему в тюрьму. Пришли за шестьдесят километров. Пешком шли. Лесами, степями, по грязи, в дождь, ночью. Принесли ему «пышков» деревенских, «лепешков» сушеных. Не забыть мне этих мрачных стен и огромного тюремного здания. Все, что принесли, а также маленькую записочку, передали в проходную. И вот, минут через двадцать, смотрим — в одном окне четвертого этажа тюрьмы открылась маленькая форточка, показалась рука и помахала нам… Вот и все. Мама стояла и плакала, а я — не помню, что делал, наверное, не плакал, а только смотрел. А вот сейчас, вспоминая, плачу. А тогда не плакал. Не понимал многого.
