Он недалеко отошел, когда ему повстречался толстый господин, который накануне заходил в его контору с разными благотворительными предложениями и даже не знал, входя к нему, Скруг он или Марлев. Сердце в нем сжалось при одной мысли, каким взглядом его встретит этот почтенный благотворительный господин, — но он знал теперь прямую дорогу, которая лежит перед ним, и он не свернул в сторону.
Он ускорил шаг и, взяв толстого господина за обе руки, сказал ему;
— Что, как вы? Надеюсь, что вы вчера успели. Да что же! Христос Воскрес!
— Господин Скруг?
— Да, Скруг! Это мое имя, и я боюсь, что оно не совсем приятно звучит вам, но позвольте извиниться и будьте так добры… — И с этими словами он шепнул ему что-то на ухо.
— Как! — вскричал толстый господин от удивленья, — Да что вы шутите, мой любезнейший господин Скруг?
— Как вам угодно, — отвечал Скруг, — но что до меня, то ни полушки меньше. И не удивляйтесь этому, я тут плачу зараз свой старый долг за много, много лет, и счел разумеется, и следующие проценты. Так что же, надеюсь, вы не отказываетесь.
— Мой добрый господин Скруг, — отвечал ему его новый приятель и дружески жал ему руку, — право, я не знаю, чем отвечать вам на ваше великоду…
— Пожалуйста, будет! Что до этого! — прервал Скруг. — Только заходите ко мне в контору за векселями. Надеюсь, что вы посетите меня, хоть завтра?
— Непременно — ждите меня!
— Очень, очень вам обязан и благодарю вас, — и они снова пожали друг другу руки.
И долго он в раздумье бродил по улицам, без цели и куда глаза глядят, и странно: хотя он был погружен в себя, может быть, более, чем когда-либо, никогда и никакая прогулка еще не доставляла ему такого удовольствия; столько ему было нового в том что он видал ежедневно и чего доселе не умел видеть. Наткнувшись на маленького, спешившего куда-то мальчика, он останавливался, гладил его по головке и христосовался с ним красным яичком. Он не пропустил ни одного нищего, чтобы не остановиться и с вниманием не расспросить его и не наградить его щедрою рукою для празднике, смотря по нужде каждого. Все казалось, улыбалось ему: люди, улицы, дома… — все казалось по-прежнему, и ничто не могло же так измениться с вчерашнего дня, хотя сегодня и было Светлое Воскресенье? Разве он не запомнит в свою жизнь десятки таких же Светлых Воскресений, как самое, бывало, несносное для него время, ибо оно прерывало ему, Бог весть из чего и вследствие каких разумных причин, привычный ход и плавное, ничем не нарушаемое течение его жизни и занятий… Но это от того, что его душа теперь несла в себе светлую радушную улыбку и кроткое любящее чувство ко всему, что только дышит и движется на великом Божьем мире.
