Отужинав, Хэвингэм сел у камина пригубить бренди и пролистать газеты, которыми его обеспечил Гаррис.
Маркиз с удовлетворением отметил, что участвовавшие в скачках лошади не соответствовали его стандартам и не могли бы бросить вызов его конюшне.
Не понравилось маркизу лишь одно: о его лошадях даже не упомянули, хотя это можно было сделать.
Он принял решение выступить только на скачках в Сент-Педже в сентябре.
А вообще все свое внимание он обращал к Аскоту, потому что намеревался выиграть Золотой Кубок.
В разделе новостей он нашел привычные жалобы на сложности, которые испытывала страна, возвращаясь к мирной жизни. Сухие сообщения из парламента наводили обычную скуку. Жар очага и день, проведенный на воздухе, навевали сон, и, покончив с бренди, Хэвингэм поднялся наверх. Гаррис ожидал его, чтобы помочь раздеться.
Когда Хэвингэм ночевал в гостиницах или отелях, камердинер всегда застилал его постель домашними льняными простынями и подушками, которые они возили с собой.
— Не желает ли ваша светлость подняться завтра пораньше? — спросил Гаррис, уже успевший собрать одежду маркиза. Он покинет «Пелиган» на рассвете, чтобы совершить такое же путешествие, как сегодня, и приготовить все заранее к прибытию своего господина.
— Разбудите меня в восемь часов, — велел маркиз. — Вы приготовили для Джима мою одежду?
— Все что нужно — в гардеробе, милорд.
В голосе слуги слышалась обида за то, что маркиз счел необходимым проконтролировать его.
«Очень хорошо, — подумал маркиз, — что я возложил на Джима обязанности камердинера».
— Доброй ночи, милорд, — с почтением произнес Гаррис. — Надеюсь, вашу светлость не потревожат.
— И я тоже, — кивнул маркиз.
Последний раз оглядев комнату, Гаррис вышел, закрыв за собой дверь.
Сняв длинный шелковый халат, маркиз бросил его на кресло и забрался в постель.
Он не ошибся, посчитав ее удобной.
Погружаясь в перину, набитую гусиными перьями, Хэвингэм с удовлетворением подумал, что проведенный в одиночестве вечер ему импонирует больше, нежели скучные разговоры с хозяевами или — что еще хуже — званый обед в его честь в каком-нибудь сельском особняке.
До чего же тоскливо обмениваться любезностями с людьми, не имеющими с ним ничего общего! Утешало лишь то, что маркиз никогда более их не увидит.
Тонкие полотняные простыни холодили тело, золотое пламя в камине разгоняло мрак. Маркиз уже засыпал, когда на дубовой лестнице послышались тяжелые неуверенные шаги.
Он еще успел в полудреме подумать:
