— Вот… купи-ва! — говорила, потупясь. Правда, та ей от любви всегда подкидывала в пакет то маринованный чесночок, то перчик. Это уж не от корысти — от любви. Так что мешать этой страсти нельзя. Хоть дальше пакетиков дело не шло. Чтобы сварить, например, щи — этого не было. Складывался пакетик в холодильник, где их воняло штук уже, наверное, двадцать. Но это ее счастье квашеное трогать нельзя. Пусть хоть чему-то радуется, все равно.
— Ты, Нонна, гений гниений! — говорил я ей, пакетики перебирая: некоторые, кажется, за позапрошлый год.
— Ну ты, Веча, мне льстишь. — Пока была бодрая, отвечала весело.
Ничего! Некоторые жены, говорят, алмазы коллекционируют. Так что мне повезло.
— Ну и чего ты думаешь там купить окромя капусты? — поинтересовался я.
— Я забыла, Веч, что там продается. Капустницу только помню одну, — улыбалась. — Но я вспомню, Веч! Ты мне де-нюх дай — и я вспомню.
— Де-нюх? А давай лучше я напишу: «Выдать. Луначарский». Пойдет?
— Не-е, Веч! — засмеялась.
Валюту разменивать придется. Но за счастье такое — не жалко отдать. Правда, приглядывал я тут, возле дома, одну шинель. Но — уровня Акакия Акакиевича мне не достичь. Слабоват. Федот, да не тот, пальто, да не то, метод, да не этот! Пошли в обменник. Купюру разменял. Деньги в бумажник сунула. Кивнула: «Спасибо, Веч!»
Долго смотрел ей вслед. Пока не свернула на Кирпичный. Потом по Мойке пойдет. Там, наверное, ветер дует, воду рябит. Красота, после больницы-то! По Гороховой, забитой машинами, дойдет до Садовой, по ней — к Сенной. Любит она дорогу эту! Ликовал вместе с ней.
И дома улыбался еще. Телефон зазвонил. Говнодав меня требует? Ну и что? Это тебе не просроченная виагра: все свежее, натуральное! Да с чистой совестью, да по свежему воздуху. Красота! В Москву с товаром поедем, на международный рынок станем выходить!
— Слушаю! — крикнул в трубку.
После паузы:
— Алло.
Настя.
— Привет, дорогая!
— Ну как вы там?
— Нормально.
Какой-то тревогой из трубки повеяло.
— А мать как держится?
— …Нормально. Ничего.
— Позови-ка мне ее.
— Она… в ванной сейчас.
Улыбка моя, отражаясь в зеркале, уже глупой казалась.
— …В ванной? При ее-то водобоязни? — Она слегка напряженно хохотнула. Долгая пауза. — Ты что — отпустил ее, отец?
Пауза еще более долгая.
— Ну а что? Пусть свободе порадуется! — ответил я. — Счастье — лучшее лекарство.
— Ты что?.. Рехнулся, отец? Стас разве не говорил тебе, что алкоголизм не излечивается?
— При чем тут алкоголизм? Человек радуется!
