— Трофимов! Я тут отлучусь на пару часов. Если что — вот на бумажке записан телефон, позвонишь. Будет кто из начальства спрашивать — скажешь, что только вышел на кухню проверить, как там дела. Тебе понятно?
— Не волнуйтесь — все будет в порядке. — Трофимов усмехнулся. Он знал, куда намеревался пойти прапор — к связистке Любаше из штаба полка, жившей неподалеку от части.
— В порядке… — пробурчал прапорщик. — Не дурак, знаю, что у вас сегодня праздник — сто дней до приказа! Шалить будете?
— Только в пределах устава.
— Знаю я вас… Но чтобы без мордобоя, иначе я сам вами займусь!
— Мы что — нелюди какие?
— Смотрите у меня… — И прапорщик ушел.
Через десять минут после его ухода началась потеха. «Салаги» — те, кто прослужил меньше полугода, должны были проползти под целым рядом коек, на выходе развеселившиеся «деды» «прописывали» от души каждому большой деревянной ложкой по заду столько раз, сколько в голову взбредет. Затем «салаги» должны были забраться на свою тумбочку, сто раз прокукарекать — столько дней оставалось «старикам» до приказа о демобилизации — и дожидаться на ней дальнейших указаний.
— Вставай! — Черепанов по прозвищу Черепок рывком стащил с Антона одеяло. Он был коренастым, с широким скуластым лицом и близко посаженными маленькими глазками. Черепок был очень зол на Антона — тот его поставил в самый конец очереди на оформление дембельских альбомов. — Прописываться будешь.
— Оставь его, Черепок! — сказал Трофимов.
— Если он тебе задницу лижет, то это не значит, что он «неприкасаемый». Он — «салага» и ничем не отличается от других салаг. — И Антону: — Вставай, кому я говорю!
Раздалось несколько голосов в поддержку требований Черепанова. Трофимов ретировался — он побаивался Черепка, зная о его скверном характере и о том, что его разжаловали из сержантов за драку.
Антон, приподнявшись на верхней койке, осмотрелся: на тумбочках уже боязливо застыло с десяток фигур в трусах и майках.
— Я спать хочу! — сказал Антон, и когда Черепок попытался схватить его за ногу, второй ногой нанес ему сильный удар в грудь, так что тот упал, ударившись спиной.
Но в тот же момент Антон вместе с матрасом полетел на пол — он не заметил подошедших с противоположной стороны койки помощников Черепка, те и сбросили его с койки. Антон больно ударился коленом, и тут же на него посыпались удары, которые смягчил накрывший его матрас. Боль в колене привела Антона в ярость, которая вызвала дрожь рвущейся на волю энергии, не принимающей во внимание ни логику, ни трезвый расчет — ведь он был один против многих и поэтому заранее обречен на поражение. Заревев, словно бык, он вскочил на ноги, сбрасывая матрас, попал прямым ударом кому-то в переносицу, слабо хрустнувшую под кулаком, и сразу локтем другому в голову, расквасив в лепешку нос. Сильный удар по затылку снова швырнул его на пол, и он увидел, что на него надвигается туша — это был Черепок. Схватив тяжелую деревянную табуретку, он, как пушинку, броском отправил ее нападавшему в голову. Все это произошло так быстро, что Черепок не успел ни увернуться, ни защититься от страшного удара и как подкошенный рухнул на пол. Антон подхватился, на ходу что было силы ногой саданул по голове лежащего без признаков жизни Черепка, под которым все увеличивалась лужа крови. К Антону бросилось несколько человек, но он их мгновенно разметал, орудуя все той же табуреткой. Ярость клокотала в нем, глуша мысли, жалость, чувство боли, здравый смысл. Он не думал защищаться — он нападал, ревя, как зверь, в крови, в изорванной в клочья майке, с бешено вращающимися белками глаз — зрачков не было видно.
