Но больше всего ее возмущали американские цены. Это просто наглость какая-то! Тертые техасы, которые Оленька купила себе и ребенку, стоили как ее пенсия за полгода. И это не вместе, а каждая пара! С ума можно было сойти от таких цен.
— Ба, это ж настоящий «левис», — убеждала ее Оля, разглядывая восхитительные потертости на джинсах.
— Хоть правис, — сердилась бабушка. — Штаны и есть штаны.
Оля посмеивалась над бабушкиными причудами, но иногда бабуля доставала ее не на шутку своими мелкими придирками. К тому же ей и самой обрыдла эта Америка, а бабушка только подливала масла в огонь.
Оля пыталась изобрести что-нибудь, чтобы нейтрализовать бабушкину активность, направить ее в мирное русло.
— Макс, надо придумать план «укрощения бабули», — обратилась она к верному стражу-телохранителю.
Макс, у которого Америка тоже сидела в печенках, так он соскучился по настоящему делу, охотно подключился к заговору...
Кроме всего прочего бабушку разочаровали и фитнес-центры.
— Одни негры, — поджала она губы после первого же посещения.
— Бабуль, да ты расистка? — удивилась Оля.
— Ничего я не расистка, — обиделась Елизавета Павловна. — Но там даже тренеры черные.
С местными русскими она также не захотела общаться. Был здесь, в Майями, Макс отыскал, русский клуб для тех, кому за тридцать. Елизавета Павловна милостиво согласилась съездить на субботнее чаепитие и даже надела по такому случаю бусы из розового жемчуга, подаренные внучкой. Вернулась она разъяренной.
Макс еле сдерживал смех, пока вез ее домой.
— Кому за тридцать! — чуть ли не кричала Елизавета Павловна. — Ни одного интеллигентного лица!
Вечером взрослые собрались возле бассейна за круглым пластмассовым столиком, накрытым к ужину. Уже стемнело и Антонина зажгла свечи. Бабушка все еще пребывала под впечатлением своего визита и продолжала открыто возмущаться здешними нравами.
— А кто там был? — выспрашивала Оля.
— Кому за восемьдесят! Вот кто там был. Я чувствовала себя неприлично молодой, — красивый вечер и мягкий свет свечей отнюдь не действовал на бабушку умиротворяюще. — Там собрались одни маразматики.
И Елизавета Павловна рассмеялась совсем по-молодому, вспомнив безумную беседу двух старух — толстой и тонкой.
Тонкая, настоящий белый одуванчик, по-плебейски отставив мизинец, отхлебывала из чашки чай с лимоном. Она что-то прощебетала, отказываясь от прозрачного ломтика ветчины, который протянула ей добродушная, крашенная в огненно-рыжий цвет толстая:
