— Я не говорил, что не приступал к работе, — произносит Клемент этим своим тоном, истолковать который мудренее всего — тон этот означает — он вроде бы притворяется, что недоволен, на самом же деле недоволен и еще как. — Я сказал только, что не положил свои мысли на бумагу. Вообще-то, Юна, сокровище ты мое, твоя беда вот в чем: ты даже отдаленно не представляешь, что такое Муза. В соответствии с традицией, дурында ты этакая, Муза заставляет ждать своего прихода. — Но вид у него до того свежий и бодрый, что Юну посещает ни с чем не сообразная мысль. Она едва осмеливается сформулировать ее даже для себя, но все же втайне подозревает, что Клемент просто-напросто соснул после завтрака. Впрочем, соснул так соснул, что тут такого.
— Поняла, — говорит она. — Творчество — процесс многофазовый.
После чего Клемент сразу теплеет к ней. Она процитировала один из девизов, которые он намалевал на банках с бакалеей. Вместо «Мука» он написал — «Самодисциплина — это победа над собой», вместо «Сахар» (при этом с кисти в банку накапала краска, и два с лишним кило сахара пришлось выбросить) — «Искусство есть любовь». Про творчество он написал на банке с чаем.
— Послушай, — говорит Юна, она хочет умилостивить Клемента: ведь он мог подумать, что она критикует его рабочие навыки (на самом деле ничего подобного у нее и в мыслях не было, просто она как-то упустила Музу из виду), — тебе вовсе не надо прекращать работу в шесть. Словом, почему бы тебе не работать и в ужин, а мы с Мэри перекусим на воздухе, она, я уверена, возражать не станет. А тебе я сделаю бутерброд — у нас вроде бы осталась копченая колбаса, — и ты сможешь поужинать в кабинете. Чтобы не прекращать работу.
Клемент расплывается в лучезарной улыбке, и Юна уверяется, что загладила свой промах.
— По правде говоря, Юна, сокровище ты мое, — начинает он, — ты все еще туповата, верно я говорю? А кто заплатит за колбасу в моем бутерброде — призрак твоей бабки? Ты еще не доперла, каково положение писателя в обществе, вся структура которого ему враждебна?
Кристина ревет еще громче и дрыгает ногами так, что Юне с трудом удается натянуть на нее башмачки. Подъем у Кристины высокий, аристократический, но Клемент до того ошарашил Юну, что она даже забывает им полюбоваться. Тем не менее Клемент все так же ослепительно улыбается, и она думает: скорее всего, он, по своему обыкновению, шутит, а ей, тупице, и вправду тупице, невдомек.
— И вот что я тебе скажу без обиняков, — заявляет Клемент, — надо же тебе понять, что к чему. Хочешь знать, почему на самом деле меня выставили из семинарии? Так вот: из-за жадности Юны Мейер. Ты, хоть я ни словом о том не обмолвился, уж чересчур наседала. И знаешь, что мне поставили в вину? Попытку округлить свою стипендию далеко не щепетильными методами. Я тебе ничего не говорил, промолчал бы и теперь, не будь ты такой бестолочью…
