На прощание он достал из аптечки бинт, замотал ступню и лодыжку, так плотно и основательно, что по территории Лера хромала всерьез. И плакала тоже всерьез — в кабинете директора, просто захлебывалась слезами, потому что сказала Вячеку, утром, когда он проснулся, голова у нее на коленях: никогда, пожалуйста, будем счастливы каждый, как может, а это — путь в никуда. Он сонно пробормотал: в никогда и нигде. И мягко ткнулся в ее колени, как Огонек в ладонь с сахарком.
Фельдшер скептично осматривала голеностоп, директорша возмущалась: отпросись, разве я не была молодой? я отпущу, но врать мне зачем?! Вместо носового платка Лера вытащила из-за пазухи скомканный пионерский галстук, промокнула глаза. Отчего директорша вдруг ухватилась за килограммовую гирю больших железных весов и застряла, будто хотела ее сорвать: а за попрание символики — строгий выговор и письмо по месту учебы в комитет комсомола!
Вячек больше не приезжал. Третью смену Лера отработала без взысканий, выговор с нее сняли, на последней линейке даже вручили, как лучшей вожатой, диплом. Но если бы не Ленечка Полосатов, пацаненок из соседней деревни, конопатый, чумазый, вылитый нахаленок, каждое утро он пробегал три километра, чтобы взять Леру за руку и проходить рядом с ней весь день, а вечером (тут директриса показала свое человеческое лицо) Ленчика на подводе довозил до дома завхоз, ездивший за молоком на колхозную ферму — без Леньки, прозванного за фамилию Зебрым, без его настырных черных глазищ: а это че? а ты сейчас че сказала? а ты теперь че станешь делать? — как бы она пережила этот август, в чье бы темя прятала поцелуи? И к кому бы неслась на попутке, отпросившись во время тихого часа, потому что однажды утром Ленька вдруг не пришел. Не пришел он и на другое утро, хотя, прощаясь, по-всегдашнему твердо пообещал: завтра буду.
Оказалось, Леньку избила мать, чтоб не сбегал к городским — по хозяйству делать полно. А потом посадила на цепь — видимо, с пьяных глаз. На трезвую голову, даже на самую злую, с шестилетним так поступить невозможно. Ночью шел дождь, Ленька насквозь промок. Утром в собачьей конуре его обнаружила бабка. В бабушкиной избе Лера его и нашла — утонувшим в перине, с лилово-желтым опухшим лицом, с температурой — он явно горел — но измерить ее было нечем. Тронув губами лоб, Лера села на край постели, раскрыла маленький кулачок, поцеловала Леньке запястье (как целовал ей запястья Вячек, целовал и губами выслушивал пульс). Непривычный к подобному Ленька выдернул руку:
