Это значит, что она не только чистит, вытряхивает и укладывает облачение, в котором господин кюре проводил службу в воскресенье, но и сушит и проветривает всю одежду, потому что гардероб стоит в северной части церкви, а она находится в тени большого дуба, и вещи там быстро плесневеют.
Так вот, значит, в понедельник она вытащила все четыре красивые ризы: лиловую, розовую с зеленым, на которой вышитые золотом розы и листочки были совсем как живые (ее передал приходу в 27 году монастырь Введения во храм Богородицы, где всегда были отличные вышивальщицы), золотую ризу (такую красивую, что господин кюре не решается ее надевать) и повседневную бело-голубую ризу с синими васильками (она поистрепалась, и Мартуна присматривает за ней особенно внимательно). И как раз чтобы разглядеть ее получше, она подошла к свету, к небольшому зарешеченному окошку, выходящему на луга Карля. Вдруг она услышала негромкий шум и подумала: «Ага, вот и ты!» Отошла от окна и действительно увидела, как промелькнула тень раз, потом еще раз, потом чья-то рука схватилась за решетку (окошко там расположено невысоко, на уровне моей груди). Это была рука Ланглуа. Она узнала ее по крупному серебряному перстню.
Как я уже сказал, Мартуна умна, но, возможно, не всегда. Несмотря на возраст, горб и беззубый рот, она втемяшила себе в голову, что еще может сойти за красотку. И спряталась.
— Эй, там, — сказал Ланглуа, — ну, чего? Ты что, смеешься над людьми? А ну-ка живо вылезай из угла, — приказал он таким голосом, что Мартуна тут же выскочила из тени.
Ланглуа осмотрел облачения, развешанные на спинках стульев.
— Все тут? — спросил он.
— Да, — сказала Мартуна.
— Больше никаких нет?
— Нет, только четыре.
— Покажи-ка получше вот эту, — сказал Ланглуа, просунув руку через решетку и указывая на розовую с зеленым ризу.
Мартуна поспешила выполнить.
— И золотую тоже.
Она показала и золотую. Ланглуа приник лицом к решетке и стал очень внимательно вглядываться в них.
— Ладно, — сказал Ланглуа, — теперь давай тащи сюда дароносицы.
— Ой, что вы, — сказала Мартуна, — я в жизни не прикасалась к дароносице. К тому же она одна-единственная, да и к тому же заперта в алтаре, и господин кюре лично ею занимается.
— Честное слово? — спросил Ланглуа недоверчиво.
— Честное слово, господин главный егермейстер, — отвечала она.
Он нахмурился, услышав титул (она произнесла его в порядке любезности, как делают старики). Он еще пару раз зло посмотрел на нее и ушел.
