Кунигунда. И он действительно поправился?
Розалия. В том-то и чудо.
Бригитта. Поправился, фрейлейн, поправился. С того же часа пришел в себя, окреп, словно исцеленный небесным бальзамом, и месяц еще не обновился, как он был совсем здоров.
Кунигунда. И рассказывал? Что он рассказывал?
Бригитта. Рассказывал, рассказывал, конца не было рассказам. Как ангел вел его за руку сквозь темную ночь, как тихонько открыл дверь в девичью спаленку и вошел, озарив своим сиянием все стены, как там лежало прелестное дитя, девушка без ничего, только в рубашечке; увидев его, она широко раскрыла глаза и позвала голосом, сдавленным от удивления: «Марианна!» — кого-то спавшего в соседней комнате; как она потом, все ярче и ярче рдея от радости, сошла с кровати, опустилась перед ним на колени, голову склонила и прошептала: «Мой высокий господин!» Как потом ангел сказал ему, что она императорская дочь, и показал у нее на затылке красноватую родинку, как он, потрясенный непомерным восторгом, взял девушку за подбородок, чтобы взглянуть ей в лицо, но тут окаянная служанка, Марианна эта самая, вошла со свечой в комнату, и с приходом ее видение исчезло.
Кунигунда. И ты думаешь, что эта императорская дочь — я?
Бригитта. А то кто же?
Розалия. И я так считаю.
Бригитта. Все в Штральбурге после вашего приезда, как узнали, кто вы такая, так всплеснули руками и крикнули как один человек: «Это она!»
Розалия. Только и остается, чтобы колокола развязали языки да затрезвонили: да, да, да!
Кунигунда(встает). Спасибо тебе, матушка, за рассказ. Пока возьми себе на память вот эти сережки и ступай.
Бригитта уходит.
