– Зачем?
Стеф оперлась локтями о столешницу из фальшивого мрамора, положила подбородок на переплетенные пальцы и поймала глазами бегающий взгляд Пиба.
– А тебе никогда не хочется посмотреть, что происходит по ту сторону зеркала?
Пиб не был уверен, что понял ее, но согласно кивнул головой. Она предлагала ему союз, тесное общение в течение долгого времени – все остальное не имело никакого значения.
– Завтра мы отправляемся на восток.
– Завтра?
– Как раз успеем найти бабки, боеприпасы и билеты на поезд.
Пиб вздрогнул, допил до последней капли горький шоколад и спрятался за чашкой, чтобы справиться с внезапно начавшимся головокружением, которое живо напомнило ему о его детских страхах.
Первая его книга не вызвала гнева в комиссии по цензуре. Его попросили убрать всего три сцены: одну – из-за легкого эротического налета (там речь шла о женской груди, которую мужчина, в приливе материнской любви, принимался сосать с неукротимой силой, но ведь женскую грудь возможно воспевать только ради ее замечательной способности давать молоко детям); вторую – из-за пересмотра, пусть и едва заметного, но все же ощутимого, роли католической церкви в некоторые периоды ее истории; третью – потому что некоторые неблагонадежные умы могли бы усмотреть в ней апологию адюльтера (героиня, дама с щедрой грудью, в какой-то момент мечтает круто изменить свою жизнь с подчиненным своего мужа, и цензоры заключили, что намерение равнозначно поступку). После соответствующей правки его роман был-таки опубликован в одном из издательств квартала Сен-Жермен-де-Пре, что предполагало отныне его известность в литературных кругах, а также уйму никчемных ссор и светских коктейлей.
Он имел завидный успех: понравился критике и приобрел свой круг читателей, но широкую публику так и не завоевал. Но, как выразился Гаспар, его издатель, мы проложили дорогу для нашего второго романа, ведь второй роман появится, правда же? Мы заложили фундамент нашего грандиозного литературного проекта и надеемся поднять тираж с двух тысяч пятисот эксклюзивных экземпляров до двадцати пяти тысяч, закрепляющих успех книги, а затем, ну, не будем уж слишком замахиваться, – до двухсот пятидесяти тысяч, подтверждающих полное признание авторского таланта.
Итак, он был допущен на Олимп, где пребывали сильные мира сего и их подпевалы, где каждый жест, каждое слово, каждый взгляд означает либо благие посулы, либо немилость. Он открыл для себя тот закон естественной и человеческой природы, по которому чем ближе ты к вершине, тем вернее угодишь в пропасть. А еще понял, что воздух этих вершин пьянит сильнее, чем затхлый воздух низины. Поскольку он был не женат и недурен собой, то быстро попал за кулисы Олимпа и получил приглашение на закрытые вечеринки, во время которых маски приличия сменялись на личины извращений. Он стал предметом сексуальных увлечений дам и господ, которым нравилось поерзать на теле будущих гениев двадцать первого века. Тела мужчин и женщин, с которыми он сталкивался в постели, были похожи как две капли воды – худые, ангелообразные, «отформатированные» хирургами-косметологами. Из опыта общения с ними – когда экстравагантного, когда вредоносного, когда тошнотворного – он понял, что в области секса человеческой изобретательности нет предела. Он воспользовался своими наблюдениями на сей счет при написании второго романа, не выходя за пределы дозволенных мягких намеков. Восхитительное чувство меры, вкус к метафоре, делился своими соображениями Гаспар, – как раз то, что нужно, чтобы не раздразнить наших ярых цензоров. Издатель не ошибся: комиссия по цензуре ничего не вырезала из романа. В присутствии издательской элиты и влиятельнейших критиков он демонстрировал, как он рад, что роман вышел
