Здесь мы касаемся самой феноменальной стороны Гитлера, его подлинной тайны: его абсолютной сосредоточенности и устремленности к одной цели. Это был неиссякаемый духовный поток, который ничем нельзя было остановить или задержать. Он жил всецело и исключительно одной мыслью, одной заботой, одной мечтой – своей миссией. Он был той же породы, что маньяки с их навязчивой идеей или тюремные узники, одержимые мечтой о побеге.
Эта темная, пожирающая страсть поглощала его целиком и лишала его всякого контакта с людьми; она его герметически изолировала. Он мог быть любезным и даже улыбаться, но между ним и теми, кто к нему подходил по двадцать раз в день, перегородки службы и иерархии никогда не исчезали. Маршал Ланн до самой смерти говорил «ты» Наполеону, но никто и никогда не говорил «ты» фюреру.
«Он знал обо мне, – сказал в Нюрнберге Иодль, – что меня зовут Иодль, что я генерал и может быть угадывал по моему имени, что я баварец… И это все».
Ничто не умеряло суровости в окружающей его обстановке, и те, кто ему служили, должны были заранее проститься с личной жизнью.
«Ставка фюрера, – говорит Иодль, – представляла собою нечто среднее между монастырем и концлагерем. Мы не были оцеплены колючей проволокой, но для входа и выхода нужен был специальный пропуск, которым из моих офицеров обладал лишь один мой адъютант генерал Варлимонт. Никакой шум света не достигал до нас».
Вокруг Гитлера не смеялись, не шутили, не курили, не пели. Вся жизнь сведена была к службе и скуке.
«Я делал все возможное, чтобы уйти, – говорит Кайтель. – Двадцать раз просил я маршала Геринга дать мне назначение на фронт. Я – фельдмаршал, – удовлетворился бы дивизией».
Иодль говорит то же самое:
«Я пустил в ход все средства, чтобы быть посланным в Финляндию, к горным войскам. Но фюрер не любил новых лиц вокруг себя».
Это правда. За все годы войны у него одни и те же адъютанты: Шмундт, Гольцбах, Белов. Не то, чтобы Гитлер их любил – он не любил никого; но он был человек привычки, и те, кто удостоился чести быть около него, должны были нести свой крест до конца.
Гитлер не был усидчивым работником. Он не просиживал долгие часы за своим письменным столом, как Муссолини. Он высмеивал своего предшественника канцлера Брюнинга за то, что тот сам составлял законопроекты, представляемые в Райхстаг. Он ненавидел длинные доклады. Беспокойность его ума не допускала серьезного чтения (за одним исключением, о чем будет речь впереди), но он особенно любил детективные романы, которые он поглощал с молниеносной быстротой.
