Но едва ли это предвещали ликующие улыбки на лицах собравшихся здесь людей. Неужели им не было известно, что удача переменчива, что в ней бывают приливы и отливы? Что самые могущественные союзники, Комины и Англия, покинули их, а Брюс начнет наступление, как только истечет срок перемирия?
Черт возьми! Даже брат вел себя так, словно у него не было никаких забот на свете: и он сам, и его люди смеялись и шутили также громко, как и остальные гости. Возможно, они были даже громогласнее.
— Вам не нравится эль, сэр Артур?
Он обернулся и увидел на скамье рядом с собой оруженосца Дугалда.
— Вполне сносный, — ответил Артур, скорчив недовольную гримасу. — В отличие от моего братца.
Юноша ответил улыбкой. Он подался ближе к Артуру и понизил голос:
—Я не мог не заметить леди, сэр.
Артуру не требовалось оборачиваться, чтобы понять, о ком речь.
— Она все время смотрит на вас. Не пригласите ли ее танцевать?
К несчастью, он не слишком понизил голос или брат Артура был не настолько пьян, как он полагал. Дугалд перебил оруженосца:
— Не теряй времени, Нед. Мой братец скорее станет танцевать с мечом, чем с молодой, незамужней леди.
Воины, сидевшие по соседству, рассмеялись его грубой солдатской шутке.
Дугалд оглядел зал. Артур догадался, кого брат ищет взглядом. Его внимание приковала к себе леди Мэри Макдугалл. Как и он сам, Дугалд заинтересовался дочерью врага.
— Черт возьми, до чего обидно, — проворчал он.
Артур кивнул:
— Да, братец, верно.
Дочери Джона Лорна были не для них.
В Анне было гораздо больше недостатков, чем она полагала. После сегодняшнего дня она могла бы добавить к своим грехам высокомерие и тщеславие, а список ее несовершенств уже включал хорошо известное упорство (ведь именно она грозила, хоть и делала это самым нежным образом, привязать отца к кровати, если он попытается встать), а также излишнюю прямоту и откровенность (предполагалось, что женщины не должны иметь собственного мнения, тем более выражать его вслух), но в этом случае вину нельзя было целиком и полностью приписывать ей. Именно отец грешил тем, что ободрял ее и потворствовал ей в этом отношении. К тому же ей была свойственна весьма неженственная склонность повторять любимые ругательства отца и братьев, что она вовсе не считала грехом.
Теперь же оказалась, что ей еще свойственно противоестественное желание нравиться.
Конечно, было верхом высокомерия считать, что ее должны любить все. Но ведь обычно так и бывало. Ее не должно было беспокоить, что молодой рыцарь ни разу не взглянул на нее. Ни разу. За весь вечер. И все же ей это было не безразлично. Особенно когда до нее дошло, что она-то не сводит с него глаз.
