В Москву мы привезли только сумку, в которой было несколько пеленок. Денег осталось у нас всего лишь несколько рублей, но мы не тужили, зная, что в Москве у нас есть надежная защита и обеспеченный заработок.
Так как мы с дороги послали телеграмму родственникам жены, на вокзале нас встретила Аллина тетка. Она оказалась гораздо приветливее моей тещи.
На мой вопрос, как ее имя и отчество, она мне ответила:
— Зовите меня просто Зиной. Как-никак, мы родственники, и мне приятно быть с вами в хороших отношениях.
Мне это очень понравилось. Я как-то отвык уже от хороших отношений…
Знаменитое московское метро, при всей своей нелепой роскоши, функционирует действительно хорошо, и мы очень быстро прибыли к жениным родным. Зина жила со своей матерью и с дочерью. Муж ее пропал без вести на фронте. Аллина бабушка встретила нас очень радостно, причем отнеслась ко мне точно так-же, как и к моей жене. Вообще, душевная атмосфера здесь ничем не напоминала ейскую.
Семья ютилась вместе с другой семьей, состоящей из старухи-матери, сын которой служил в милиции. В комнате размером в двадцать квадратных метров жило, в общей сложности, четверо взрослых и восьмилетний ребенок. Пищу готовили в общей кухне, как водится, на примусах. Окна комнаты выходили во двор, в который никогда не заглядывало солнце. Но наши родные давно примирились с условиями жизни в пресловутой советской «коммунальной квартире», которую я увидел первый раз в жизни и которой, надеюсь, никогда больше не увижу. Для непривычного человека это нечто невообразимо ужасное. Конечно, в тюрьме хуже, но то — тюрьма, а это — жилище, в котором обитает гражданин страны… где так вольно дышет человек!
Зина преподавала рисование в так называемой «правительственной» школе. Там учились только дети привилегированных лиц — высших чиновников советского правительства. Поэтому Зина пользовалась правом ежегодно бесплатно отдыхать на подмосковной даче. Но получить более-менее приличную «жилплощадь» было невозможно. Преподавание кормило плохо, и потому Зина, ради приработка, писала картины на продажу.
Эти добрые и милые люди не жаловались на свою судьбу, говоря, что другим живется во много раз хуже. И это была чистая правда.
Первую ночь мы провели у них. Спать пришлось на полу. Старушка-соквартирница Зины не имела ничего против нашего приезда, но ее сын-милиционер, ничего не говоря ни Зине, ни матери, донес куда следует. В этой книжечке я уже рассказывал об одном милиционере в Ейске, и по сей день у меня сохранилось представление о советской милиции как о чем-то ничуть не лучшем, чем чекистская шайка. Впрочем, по нескольким людям нельзя, конечно, судить обо всех.
