– Господи, – ужаснулась мисс Минерва Холлидей; она стрелою вылетела из купе, а уже через какие-то секунды вернулась и вывалила на столик целый ворох своих книг.
– «Гамлет», призрак отца, помните? – Ее голос звенел энтузиазмом циркового зазывалы, нахваливающего свой аттракцион. – «Рождественская песня»[10]! Целых четыре духа! «Грозовой перевал»[11]. Ведь Кэти возвращается, верно? Еще… «Поворот винта»[12] и… «Ребекка»[13]! А затем моя любимая! «Лапка обезьяны»[14]. С чего начнем?
Но Восточный призрак не сказал ни Марлевого слова[15]. Его глаза были сомкнуты, губы зашиты кристаллами изморози.
– Подождите! – крикнула мисс Холлидей.
И открыла первую книгу.
На том месте, где Гамлет стоит на крепостной стене и слышит стенания своего отца, – и она прочитала:
– «Следи за мной… Настал тот час, когда я должен пламени геенны предать себя на муку…»[16]
А затем она прочитала:
– «Я дух родного твоего отца, на некий срок скитаться осужденный ночной порой, а днем гореть в огне…»
И дальше:
– «…слушай! Если только ты впрямь любил когда-нибудь отца… Отомсти за подлое его убийство…»
И дальше:
– «…убийство из убийств, как ни бесчеловечны все убийства…»
А тем временем поезд влетел в ночь, и, уже в полутьме, она прочитала последние слова, сказанные Гамлету духом его отца:
– «Теперь прощай. Пора…»
– «Прощай, прощай и помни обо мне».
И повторила:
– «…и помни обо мне!»
Восточный призрак пошевелился. Мисс Холлидей схватила со столика другую книгу:
– «Начать с того, что Марли был мертв».
Восточный экспресс прогрохотал по мосту над теряющимся в сумраке потоком.
Ее руки летали, как птицы.
– «Я – Святочный Дух Прошлых Лет».
А потом:
– «Призрачная рикша выскользнула из тумана и уцок-цок-цокала во мглу…»[17]
И не донесся ли изо рта Восточного призрака легкий, как пух одуванчика, перестук лошадиных копыт?
– «Стучало, стучало, стучало под полом обличающее сердце старика!»[18] – проскандировала она вполголоса.
И – вот, как скачок лягушки. Первый удар пульса за весь этот час с лишним.
Настырные немцы выпустили за стеной мощный залп иссушающего скептицизма.
Но она возлила целительный бальзам:
– «С болота донесся вой собаки…»
И отзвук этого воя, тоскливейшего из звуков, возрос в душе ее пациента, простенал в гортани.
Ночь за окном сгущалась, и на небо поднялась луна, и старая медсестра читала, как женщина в белом прошла по лугу, а летучая мышь, которая стала волком, который стал ящерицей, вскарабкалась на стенку, отражаясь в лице старика.
