– Александрии.
И открыл глаза.
Яркий свет на мгновенье ослепил оставшуюся троицу.
Девушка так и сидела напротив, в каких-то двух шагах.
Кузены встрепенулись.
– Дураки мы! – сказали они. – Какое нам дело до всего этого старья? Новое, оно сейчас, здесь!
– Да, – прошептала Сеси, – здесь и сейчас. Сейчас я запихаю дедово сознание в ее тело, а ее мысли и мечты – в его голову. Он будет сидеть тихо, как паинька, зато уж мы внутри порезвимся. Глядя со стороны, все будет чинно-благопристойно, проводнику ни в жизнь не догадаться. Дедова голова огласится диким хохотом, наполнится разнузданными, всякий стыд потерявшими толпами, а тем временем его собственное сознание будет надежно заперто в черепе этой прелестной девушки. Отличный способ скоротать время в поездке.
– Да! – гаркнула буйная троица.
– Нет. – Прадед вынул из кармана две белые таблетки, бросил их себе в рот и проглотил.
– Что ты делаешь?!
– Вот же черт! – сказала Сеси. – А ведь какой был прекрасный, прегнусный план.
– Доброй вам ночи, приятного сна, – улыбнулся Пращур. – А что касается вас… – Его мудрые, начинавшие слипаться глаза скользнули по лицу девушки. – Вы, юная леди, только что избежали судьбы много худшей, чем смерть четырех кузенов.
– Извините?
– Невинность, пребывай в своей невинности, – пробормотал Пра-Пра-Прапрадед и сладко уснул.
Поезд подошел к Соджорну, штат Миссури, ровно в шесть, и только тогда Джеку, сосланному в голову придорожного воробья, было дозволено вернуться.
Никто из соджорнских родичей не захотел дать приют беспутным кузенам, так что Пращур был вынужден вернуться в Иллинойс с головой, все так же отягощенной их присутствием.
Там они в конечном итоге и остались, каждый в своем луною и солнцем освещенном закутке необозримо огромного, всякой всячиной заваленного чердака.
Питер нашел себе приют в Вене 1840 года, в компании некоей малость свихнутой актрисы; Вильям поселился в Озерном крае[9] вместе с белокурой шведкой, чей возраст абсолютно не поддавался определению, в то время как Джек без устали метался по притонам и злачным местам – сегодня в Сан-Франциско, завтра в Берлине, послезавтра в Париже, – выплывая время от времени этаким развратным огоньком в дедовых глазах. Ну а внезапно образумившийся Филип заперся в библиотеке с похвальным намерением проштудировать все любимые книги деда.
А иногда, глухой ночью, прадед прокрадывается все по тому же чердаку к прабабушке, не четырехтысяче-, но четырнадцатилетней.
