Тем временем мы подъехали к лавке Джозефа: посоветоваться и снять Джейн. Она обещала надеть национальное платье. Джейн вдруг отказалась. Даже Джозеф не смог помочь: не в настроении, что ли. Он виновато развел руками:
— За 20 лет я не научился понимать индейцев до конца. Даже свою жену, — он позвонил по телефону и улыбнулся нам. — Езжайте в «Кафе-мороженое», вас ждут, все в порядке.
Через пыльную площадь мы прошли переулком к тыльной стороне плоскокрыших домов. К одному прислонена была лестница.
— Лезьте сюда. Снимать нельзя, ни с кем не разговаривайте, ничего не спрашивайте.
Крыша легко пружинила под ногами. Все было заполнено людьми (белых почти не было) — все крыши вокруг прямоугольной площади.
А на площади сжатой подковой стояли индейцы. Половина в масках (нельзя спрашивать, по книжке надо посмотреть, по книжке!). Веерами лежали на их плечах перья; ноги в желто-синих мокасинах; к поясам прикреплены по два куска черной ткани: передний — фартуком, задний — полотнищем. С боков трогательно виднелись обычные трусики — белые и голубые.
Головы других скрывали огромные глиняные шары. Спереди и сзади стояли два человека в рубашках с длинными рукавами и в брюках с перьями по шву.
Еще один человек — в цивильном платье, с лицом председателя бурятского колхоза держался чуть поодаль.
Бил барабан. Индейцы топали то одной, то другой ногой и вдруг по очереди поворачивались — с первого до последнего. Это продолжалось долго. Потом в подкову вошли четверо в обычных куртках и джинсах. Мне даже показалось, что один из них — тот белый, сыну которого должны были сегодня давать первое имя. Но нет, не он. Все четверо были индейцами: лица их не скрывали маски.
«Председатель» сыпал к ногам танцоров кукурузные зерна из мешочка. Вокруг площади сидели на лавочках женщины; некоторые с девичьими прическами: два изогнутых диска из волос, скрывающие уши.
В сидящих никакой торжественности не чувствовалось: я бы не удивился, если бы они грызли семечки (или что там грызут индеанки-хопи на посиделках?).
Барабан резко смолк. Индейцы цепочкой тут же ушли по переулку куда-то вниз. Куда? Зачем? На сколько? Спрашивать нельзя. И хотя враждебности не ощущалось, некое отчуждение отделяло нас от толпы на крышах. Люди остались на местах. Остались и мы. Остались и супруги из Финикса. И долговязый белый на противоположной крыше, торчавший среди приземистых хопи, как зубная щетка из стакана.
Через некоторое время индейцы вернулись — уже без глиноголовых и все переодетые. Из-под масок торчали парики из травы. За браслетами на предлоктье — пучки той же травы. На спины свешивались зеркальца или большие раковины. С поясов сзади свисали лисьи шкуры.
