Вокруг Света 1998 № 02 (2689) | страница 51
В 1956-м перенес сильное землетрясение — жизнь на острове едва не замерла. В конце шестидесятых греческий археолог Спиридон Маринатос обнаружил на Санторине, вблизи местечка Акротири, засыпанное пеплом древнее поселение, принадлежавшее минойской цивилизации.
Именно тогда появилась первая, приблизительная дата древнего, катастрофического извержения Тиры-Санторина: 1500-й год до Рождества Христова — рубеж необъяснимых разрушений многих городов минойского Крита. «Когда пришел срок для невиданных землетрясений и наводнений, за одни ужасные сутки... Атлантида исчезла, погрузившись в пучину...» — писал Платон. Маринатос оживил легенду. Казалось, еще чуть-чуть — и будут добыты доказательства идентичности минойского государства и загадочной Атлантиды.
Неутомимый Кусто опустился на дно санторинской бухты в поисках осколков мифической земли. Но он не нашел ни развалин храма Посейдона, ни золотых изваяний — ничего, что можно было бы связать с платоновской легендой. Ученый мир успокоился...
Паром стоял в бухте, словно на дне громадного колодца. Прямо передо мной по черной стене кальдеры зигзагами ползла вереница огоньков — это карабкались вверх по серпантину автобусы с туристами. Они медленно поднимались к краю обрыва, но в силу странной особенности восприятия мне казалось, что они — спускаются, круг за кругом, в мрачную и молчаливую бездну.
Я знал, что наверху уставших людей ждут отели и рестораны, однако незримое, но повелительное могущество вулкана придавало их восхождению зловещий смысл.
Паром дал прощальный гудок. Стоя на палубе, я думал о том далеком времени, когда вулкан еще спал, а на берегах Крита и Санторина жил удивительный народ, превыше всего ценивший свободу — и свою, и чужую. Народ, обладавший высоким знанием, но применявший его для созидания, а не для войн. Народ, которому, казалось, ничто не угрожало...
В каюте парома было душно. Я устало закрыл глаза и неожиданно ощутил приятную прохладу. Прохладу тихих музейных залов. Вот бронзовое зеркало, в которое смотрелись минойские дамы. Время разъело полированную поверхность бронзы — я знал, что зеркало ничего не отражает, но все-таки заглянул в него. И вздрогнул: на меня смотрело лицо близкое и одновременно чужое. Синие глаза, кирпичный цвет кожи — как на минойских фресках. В глубине зеркала клубилась багровая туча. Глаза Минойца молили о помощи, рот раскрывался в беззвучном крике — это было уже не отражение! В ужасе я отпрянул, ощущая, как смыкаются времена: черный, удушливый дым повалил из зеркала в чистую залу музея. Я закричал и проснулся.
