— Она же нас и разведет! — воскликнула его супруга.
С этими словами она решительно вышла из кухни и направилась в сторону леса, где и пряталась, выжидая, когда муж отыщет ее с наступлением темноты.
Мсье Ладусет находил протесты жены против его попыток превзойти своего отца совершенно безосновательными и часто сиживал в кресле у камина, перебирая в уме все ее проступки и недостатки: как она дважды в день проверяет его язык на предмет болезней; как не позволяет ему есть яблоки — на том основании, что хватит им и одной Евы; как она настаивает, чтобы их сын постоянно носил на шее нитку с зубчиком чеснока, дабы не подхватить глистов. Когда же Мишель, ради сохранения семьи, прекратил-таки попытки повторить коронный номер отца, его усилия продолжались во сне, и тело мсье Ладусета дергалось и подпрыгивало под одеялом, несмотря на тяжесть семейной Библии, которую мадам Ладусет помещала ему на грудь в качестве груза.
И все же, вопреки десяткам лет страха, когда трагический момент в конце концов наступил, мадам Ладусет оказалась готовой к нему не больше, чем в первую брачную ночь. Вопль, вырвавшийся из ее груди, пронзил сердце Гийома с легкостью раскаленного лезвия. Он так и не смог сказать, что же нанесло ему большую рану в тот злополучный вечер — смерть отца или душераздирающее горе матери…
Не в силах более выносить вида бледно-розовых стен, Гийом Ладусет уткнул взгляд в рамку с красным дипломом Академии мастеров-парикмахеров Перигора, которую он так и не снял со стены, и мысли сами собой вернулись к предмету страсти всей его жизни, — страсти, что канула в прошлое из-за его упрямого нежелания меняться. Он увидел себя в купленной четыре года назад клетчатой рубашке с коротким рукавом, которая уже не могла скрыть его «зимний плюмаж»; в кожаных сандалиях, приобретенных в супермаркете на распродаже исключительно из соображений дешевизны; с усами, которые приходилось подкрашивать карандашом, дабы скрыть седину. Он взглянул на письменный стол с чернильным пятном — словно в насмешку над делом, что потерпело крах, не успев начаться. Но более всего Гийом думал о женщине, которую потерял. Каким идиотом он был, не ответив на ее письмо, и о двадцати девяти годах, которые они могли быть вместе, теперь безвозвратно ушедших в небытие. Он понял, что упустил в жизни самое главное, — и раскаленное лезвие пронзило его сердце во второй раз.
Именно в этот момент отворилась входная дверь.
