Парикмахер снял с вешалки пальто и побрел к двери. Он уже почти захлопнул ее за собой, когда доктор окликнул его:
— Кто бы она ни была, надеюсь, она того стоит.
Многие в Амур-сюр-Белль ответили бы, что таких жертв Эмилия Фрэсс отнюдь не стоила. Совсем другое дело, конечно, когда речь шла о годах юности. И пусть Эмилия не была самой симпатичной девчонкой в деревне — сие тяжкое бремя несла на своих хрупких плечиках Лизетт Робер, — несть числа одобрительным взглядам, которыми провожало девушку все мужское население Амур-сюр-Белль по мере ее взросления. Еще в детстве, в одну из суровых зим после особенно сильного снегопада, когда никакой другой еды просто не осталось, сноровка Эмилии в стрельбе по черным дроздам привлекла к ней целый сонм обожателей-школьников. Когда ей исполнилось десять, она начала брать с каждого по пятьдесят сантимов за возможность погладить волосы цвета сливочного масла, так сильно ее раздражавшие, — при этом вся выручка шла на порох для отцовского ружья, которое тот регулярно одалживал дочурке втайне от матери. Когда же девочка подросла, стали поступать просьбы потрогать и другие ее места, но были встречены в штыки. И лишь Гийома Ладусета девушка подпускала ближе других, но он-то как раз ничего не просил. И все же близость этих двоих никогда не заходила дальше соприкосновения головами, когда они в изумлении созерцали еще трепещущие почки только что пойманного ими зайца.
Перед тем как в возрасте семнадцати лет покинуть Амур-сюр-Белль, Эмилия Фрэсс отдала Гийому свой складной охотничий «нонтрон»[4] с самшитовой рукояткой и выжженными на ней старинными узорами, попросив сохранить нож до ее возвращения. Гийому так и не удалось попрощаться с ней перед отъездом: в тот день он помогал отцу с заготовкой дров и слишком стеснялся сказать, почему ему вдруг приспичило так срочно уйти. Когда юноша вернулся в деревню, Эмилия уже уехала. Через несколько недель пришло письмо из Бордо, в котором Эмилия в подробностях излагала, как сильно ей нравится работа в мясной лавке дяди, и просила Гийома не говорить ее маме, что она стоит за прилавком, а не сидит за кассой, как было обещано. Однако юноша, душа которого уже разрывалась от тоски, так и не смог придумать, что написать в ответ. Он перечитал письмо несколько раз, а затем просто свернул его, положил в пустую жестянку из-под пастилок от кашля с надписью «Доктор Л. Гюйо» и закопал в саду под цветущим морозником. Огорчение Гийома из-за того, что он так и не набрался смелости написать Эмилии, было настолько сильным, что каждую зиму, когда цветок расцветал, он стыдливо отводил от него глаза.
