Стенхэм взглянул на лежащие на столе отпечатанные страницы, поставил на них массивную фарфоровую пепельницу и повернулся, чтобы идти. Затем, еще раз подумав, переложил рукопись в ящик. Подойдя к двери, он бросил беглый тоскливый взгляд на кровать и, выйдя в коридор, запер дверь за собой. К ключу был прицеплен тяжелый никелированный брелок, лежавший в кармане, точно ледышка. Из узкого проема башенной лестницы тянуло сильным сквозняком. Стенхэм старался спускаться как можно тише (хотя потревожить было некого), пересек полутемный холл и вышел на террасу. Падавший из вестибюля свет растекался по влажному мозаичному полу. Редкий дождь прекратился, дул легкий ветерок. В нижнем саду стояла полная тьма; идя вдоль тонкой кованой решетки, окружавшей пруд султана, Стенхэм добрался до внутреннего дворика, где порой, в погожие дни, они с Моссом обедали. Фонари над высокой дверью четырнадцатого номера не были погашены, тонкие полоски света падали сквозь щели закрытых ставен. Стенхэм постучал, спугнув какую-то зверушку — крысу или, может быть, хорька, — и она пустилась наутек, шурша травой и опавшими листьями. Мужчину, который открыл дверь и, отступив в сторону, застыл, пропуская Стенхэма, он никогда раньше не видел.
Мосс стоял посреди комнаты, прямо под большой люстрой, и нервно поглаживал усы, глаза глядели испуганно. Единственное чувство, в котором Стенхэм сейчас отдавал себе отчет, было искреннее желание оставаться там, где он был несколько секунд назад — в темноте, за дверьми номера.
— Добрый вечер, — обратился он к Моссу небрежно добродушным тоном, не обращая внимания на стоявшего рядом мужчину. Но напряженное выражение не покидало лицо Мосса.
— Будьте так любезны, Джон, проходите, — сухо произнес он. — Я должен вам кое-что сообщить.
КНИГА ПЕРВАЯ. УЧИТЕЛЬ МУДРОСТИ
Я поняла, что мир — это огромная пустота, которая зиждется на пустоте…
Вот почему они назвали меня учителем мудрости. Увы! Ведомо ли хоть кому-нибудь, что такое мудрость?
Песнь совы. «Тысяча и одна ночь»
Весеннее солнце пригревало сад. Скоро оно скроется за высокими зарослями тростника, окаймлявшими шоссе, потому что было уже за полдень. Амар лежал под старым фиговым деревом, невидимый в высокой траве, все еще влажной от ночной росы. Он сравнивал свою жизнь с тем, как жили его друзья, и думал о том, что уж его-то жизнь точно самая незавидная. Он знал, что это греховные мысли: человеку не дозволено рассуждать подобным образом, и Амар никогда не высказал бы вслух неутешительный вывод, к которому пришел, даже несмотря на то, что он облекся в слова у него в уме.
