Митилене. — На пароход сел некто г. Алира, тип Грека-негоцианта, нажившего себе состояние путем… всякими путями. Семен Семенович не любит Греков; по его словам, каждый из них — олицетворенное тщеславие и алчность к деньгам. Грек живет широко; дом его убран без вкуса, но богато; накупит он по случаю, баснословно дешево, ковров, китайских ваз и японских болванов; лакеев оденет в ливреи (по утрам они служат в грязном белье и босиком); вензель такой на карете выставить, что и вблизи не разглядишь хорошенько, — выходит что-то в роде герба. У жены его приемные дни; подают чай, глико (греческое варенье), мороженое; хозяин тароват и радушен; но «где до прибыли коснется», там пальца ему в рот не клади, — у себя же на вечере вас в карты обыграет! И Семен Семенович невнятно, но крепко, произнес несколько неодобрительных слов.
Я вышел посмотреть на Митилене. Увы, окрестность была покрыта мраком; очерки гор и мачты соседних судов еле выделялись на небосклоне, по берегу же мигали одни красные огоньки…
— Протащил таки! с досадой воскликнул чей-то голос; оглянувшись, я узнал капитана.
— Уж я ли не караулил, продолжал он с жаром;— все глаза просмотрел, да нелегкая дернула отвернуться— матрос скатился в трюм, — на мгновение отвернулся, а он в это время и протащил!
— Кто? спросил я в недоумении.
— Алира.
— Кого?
— Горничную свою, в первый класс, да так ловко, что никто не видал.
— Зачем же он протащил?
— А чтобы за нее не платить. — Сам он служить в нашем Обществе и имеет бесплатный проезд. Сегодня целый час ко мне приставал, чтоб я ее даром во второй класс посадил; я отказал, а теперь она в первом даром поедет! Не будь этого Турка (вы свой человек— я бы пред вами извинился), он у меня сейчас бы заплатил. Ну да завтра еще поглядим!.. Этакого скряги я от роду не видывал: денег куры не клюют, а посмотрите, спросит ли он себе хоть стакан чаю; сколько раз ходит со мной и никогда не возьмет билета на продовольствие. Детей и жену тоже голодом морит.
Настоящим образом я морскою болезнью не страдаю и во дни моей юности очень гордился этим. Бывало, пока другие пассажиры лежали пластом в койках, я обедал глаз-на-глаз с капитаном, — и воображал, что он удивляется моей выносливости, втайне уважает меня. Разумеется, в то золотое время я напрягал все силы души, чтобы казаться веселым. Но теперь, когда убедился, что капитанам решительно все равно, укачивает меня или нет, когда мне самому стало все равно, какого они мнения о моих мореходных качествах, я не скрываю своей тоски во время сильного волнения.
