— Запомни, ты не просто работаешь, — внушал мне дядюшка, — ты занимаешь должность.
Мне эта мысль нравилась, я чувствовал себя важным человеком. Жалованья мне не платили, но зато служба моя с каждым днем, с каждой женщиной становилась все интересней…
Начиналась она в девять часов утра. Мы уже слышали, как по старинной монастырской лестнице, громко болтая, поднимаются посетительницы, однако оба наши швейцара — по старой привычке они занимали свои посты за десять минут до открытия библиотеки — пока еще дремали, опустив головы, уставшие от вчерашнего дня, уставшие от многолетнего сидения, ожидания и тягучей дремы, и не собирались приступать к работе, пока не стихнет девятый удар колокола. Затем они наконец поднимали левую руку в белой перчатке и прикрывали тыльной стороной ладони зевающий рот Когда и этот ритуал был позади, они обменивались взглядами, читая друг у друга в глазах древнее, уже погасшее отчаяние — ведь девятый удар черного колокола над дверью уже и в самом деле отзвенел и растаял в воздухе! Надо было подниматься со стула, отодвигать засов, впускать посетительниц. Привратник открывал дверь, и гардеробщик, тоже в белых перчатках, в зеленом форменном сюртуке и в какой-то странной, похожей на шапку циркового униформиста фуражке, становился за стойку, чтобы в полусне принимать все, что согласно установленному порядку подлежит сдаче в гардероб: пальто, зонты, сумки, рюкзаки, корзинки для пикника, продукты питания, дорожные посохи — одним словом, все, чему не место в священном мире книг и что может повредить драгоценный барочный паркет главного зала. Теперь наступала моя очередь. Первая порция юных туристок, обменяв свои куртки и сумочки на металлические номерки и оставшись в одних шляпах, устремлялись по длинному коридору ко мне, предводительствуемые классной дамой в скрипучих туфлях на резиновом ходу. Пардон, мне очень жаль, что я вынужден ненадолго прервать повествование,
но, прежде чем объяснить, в чем заключалась моя работа, я должен подробнее остановиться на паркете этого барочного книжного святилища. Он был набран из вишни и ели, этот благородный, как палуба корабля, и звонкий, как корпус скрипки, пол — bref,[3] как сказал бы дядюшка, тут же позабыв об этом призыве, bref: это были священные подмостки в роскошном обрамлении книжных шкафов, обшитых деревом стен, тонких пилястр в стиле рококо, причудливой пляски светотени на волнах пластического декора, вздымающихся до самого потолка и охватывающих кольцом живописные плафоны, тем самым придавая небу что-то земное, а земле — залитому солнечным светом паркету — что-то небесное.
