— Библиотека закрыта!
Она произносила эту фразу каждый вечер, и каждый вечер, застыв в проеме двери, как херувим у сада Эдемского, провожала строгим взором удаляющуюся по коридору последнюю посетительницу, за которой тянулся нежный шлейф аромата (она пахла лепестками роз). Я ставил башмаки Вечерней Красавицы к остальным лаптям, и мои батальоны замирали в строю до утра, носками к стене, пятками к коридору.
Фройляйн Штарк, дождавшись, когда та исчезнет, закрывала дверь на задвижку, и только после этого я решался медленно поднять глаза на грозную экономку, скользя взглядом по ее ногам, маленькому животику и груди. Она же, словно чувствуя мое упоение ароматом розовых лепестков, обдавала меня сверху ледяным холодом своих глаз. «Что с него взять? — казалось, думала она. — Кац есть Кац. Кому что, а вшивому — баня».
По-прежнему приходили автобусы, по — прежнему к нам заглядывали молодожены, а теперь, с началом нового учебного года. в монастырской библиотеке после августовского затишья наступила лучшая пора. Непрерывным потоком шли студенческие группы и школьные классы; каждые два-три дня на меня устремлялась кучка японцев, которые сами молча брали по паре башмаков и, поклонившись, один за другим, как альпинисты в связке, шли внутрь, где так же, гуськом, переходили от одной витрины к другой, от «Песни о Нибелунгах» (рукопись В) к египетской мумии. Иногда народу было столько, что даже старцу швейцару приходилось пробуждаться и сопровождать ту или иную группу от Средневековья к барокко, от восточной стороны (со шкафами DD-QQ) к западной (СС-РР). Фройляйн Штарк тоже вынуждена была время от времени выполнять тяжелую миссию. Дядюшка обучил ее кое-каким крохам латыни, и теперь не кому — нибудь, а именно неграмотной фройляйн Штарк доверялось встречать на вокзале прибывающих со всех концов света ученых и провожать их в дядюшкин кабинет.
— Venite, librorum amatores, hoc est praefecti nostri tabularium! Следуйте за мной, господа книголюбы, я провожу вас в кабинет нашего шефа!
Я, конечно, усваивал все эти латинские присказки гораздо легче и точнее, чем наша аппенцельская горянка, но, во-первых, я был незаменим на своей башмачной службе, во-вторых, я больше годился на роль гида, сопровождающего группу школьников, чем дряхлый швейцар с трясущейся головой, который путал века и эпохи. Позаботившись о том, чтобы все надели лапти, я поднимал правую руку и изрекал дядюшкиным медоточивым тоном:
