Держала и называла эксперт, и эксперт приходит к двенадцати, и через часок все, и он тоже, как все, пьет кофе под треск факсов, гранулированный, с сухими сливками и булочками из кондитерской по соседству. Разве мог он предположить, мэнээс вечный, что будет являться не каждый день и пить этот кофе, сам-то ценил обычную арабику, которую, как и воду кёльнскую, тогда не достать, хотя арабику проще. А ныне без восхищения гонял казенный напиток, и булочки с начинкою пластмассовой крошила рука. Задумавшись, он всегда крошил хлеб, мял листочки бумаги, салфетки или там носовой платок тискал, и дома, глядя в ящик из промякшего кресла, а глядел всегда жуткие новости, других не показывали, сыпал крошки на блокнотик с записями, вздыхал, ерзал, шептал: Прости, Господи! вот сижу в тепле и жую, взираю на этот смертный ужас, а как можно под такой кошмар, даже если вполуха, вполглаза.
Но еще подкрадывалось опасное — что завтра, если не эксперт?
Пока эксперт! И мог покупать в расплодившихся магазинчиках упакованные в прозрачное ничто папиросные листочки копченостей или там «Butter Cookies», датское сливочное печенье в жестяных банках, которым так любили хрумкать курсистки в этом самом Санкт. Да и вдовствующая императрица сбегала в милую сердцу Данию с какой-нибудь статс-дамою: высокие затылки с тяжелыми пучками гофрированных волос — ох уж эти Миллэесы и Россетти! А шляпы дымчатые в фиалках ли, незабудках — в сине-лиловых цветах начинался век, — и мелкими глоточками пить дымящийся кофе, модный шоколад, а узкая монаршья рука крошит «Butter Cookies». Откуда известно сие? Где написано? — спросила бы невестка, еще лучше, как она умела, — по какой программе сказали? А вот сын присвистнул, когда увидел батарею пустых коробок и на каждой хороводом крендельки, ромбики, бомбочки рассыпчатые с изюмом, такие бы внукам для игр, но внуков не было, и сын велел: порадуй бомжей! Снеси на помойку! Но он не послушался, это жена покойная любила выкидывать, а он и елку не желал разбирать, жалел до дрожи! И упрятал следы тайноедения в обширную полутьму александровского буфета.
Наш герой давно не выезжал никуда, потому, верно, и ехать не хотелось, но ноги бодро шли-вышагивали. Ссутулясь, он уже и двор миновал, и фургон на колесиках, где покупал хлеб, то есть мог вернуться, наврать, что билета не купил, но припомнил работодательницу: билет всегда возьмете. У людей денег нет, — губы поджала простецки, взгляд исподлобья подозрительный. Когда познакомили, молчала долго. Потом сказала: я вас, наверное, возьму.
