Я уже приготовился к завершению пятого этапа, как вдруг краем глаза замечаю в дальнем углу комнаты, у самой шторы, контуры знакомого устройства. Я еще ступаю по инерции к ее телу, а мозг уже возмущенно протестует: что это, откуда? Этого не может быть, чуть не кричу я, медленно сворачиваю в дальний угол, где в сумеречном безжизненном свете, прикрытый наполовину сползшим плюшевым покрывалом, обнаруживается почти такой же, как мой собственный, и все-таки немного другой, нумизматически строгий и по-женски шикарный стеклянный ящик ловца тополиного пуха. Страшная догадка мелькает в ослепленном невероятным видением мозгу, и я наконец отгоняю полный бесконечных ужасов назойливый сон.
Я потом часто вспоминал ту ночь, пытаясь понять, как, отчего, почему не сложилось, не свелось все к логическому концу. Да, все как и полагается, я проснулся под утро рядом с ней, с моей серебристой мечтой. Я осторожно отогнул несколько волоконцев, встал с широкой постели и сразу направился в дальний угол с твердым намерением как можно быстрее все выяснить и отделить приснившееся от реальной жизни. Я обшарил весь угол. Там действительно оказался ящик, отмеченный еще накануне вечером краем глаза, и в преображенном виде обнаружившийся в ночном сне. Вполне обычная картонная коробка, полная всяческого детского хлама, - подытожил я результаты утреннего осмотра и уже собрался бросить обратно старенький обшарпанный пластмассовый самолетик, как услышал за спиной строгий голос:
- Что вы там ищете?
Ах, отчего так обидно и резко прозвучали ее слова! Словно я есть незадачливый воришка, захваченный врасплох хозяевами, а не настоящий мастер, виртуоз тополиной охоты.
- Я тут, здесь, хотел... - я глупо вертел самолетиком, не смея честно признаться в своих страхах.
- Вам пора отправляться домой.
-Июлия, - простонал я.
- Перестаньте сейчас же, не называйте меня так никогда.
- Но почему, что случилось?
- Ничего не случилось, - она монотонно, почти по слогам, медленно отрезала наш разговор от будущих неизвестных мне событий.
Я молча оделся, не глядя , не поворачиваясь, словно битая собака, вышел в прихожую и здесь в нерешительности остановился, почти ничего не различая во мраке. Она ножкой пододвинула мои ботинки и, кажется, сложила на груди руки, показывая всем своим видом, как тяжело ей ждать эти несколько последних мгновений. Ну, не молчи, скажи хоть что-нибудь, пусть не дружественное, нейтральное, молил про себя я, привыкая понемногу к темноте и все отчетливее различая ее уставшее тело.
