- Пусти! Пусти! Ненавижу тебя! - выплевывала она обидные слова окровавленным ртом. - Чтоб ты сдох, упырище косолапый!
Птицелов не проронил ни звука. Он даже не поглядел на беснующуюся девчонку. Взял ее в охапку, особенно не церемонясь. И потащил назад - в разрушенный город.
Подальше от Стеклянной Плеши, возле которой смерть - в своем праве. Подальше от высокого незнакомца с топором.
Дядька Киту, не делал я Лие ничего дурного.
Птицелов сидел на земле, повесив голову. И боку, куда ему ткнули мотыгой, горело огнем. Киту стоял над Птицеловом: чешуйчатые руки (крещены на груди, и без того кривое лицо от негодования вот-вот развалится на две половины. Рядом с Киту переминались с ноги на ногу сочувствующие. Таких набралось около десятка. Кое-кто, предвкушая потеху, прихватил с собой дедовское ружье.
Ничего дурного я с ней не делал, - повторил Птицелов. - Ты ведь меня знаешь, я ведь никогда не вру…
А чего харя разукрашена, а? - зазвучал визгливый голос соседки Киту - свинорылой Пакуши. - Кому ухо чуть не оторвали, а? У кого лапищи покусанные?
- Да, ты уж объясни толком, Птицелов… - забубнил Хлебопек.- Нехорошее дело выходит. Разобраться бы надо…
Разобраться! - простонал Птицелов. - хотя бы сперва разобрались, а уж потом мотыгой тыкать! - Он с мольбой поглядел на Киту. - Не уводил я Лию за пустыри! Не делал я этого! Нашел я ее там! Нашел! Дома Лии не было, и вроде сердце екнуло. Помнишь, дядька Киту, ты сам запретил ей куда-то уходить, потому как зачастила она на окраины?
Уходила она на пустыри, Киту? - стали спрашивать отца Лии. - А чего она забыла на пустырях, Киту?
Ответил не шибко разумный юнец Рудо - вроде обычный человек на вид, но два и два сложить не может. Работал он золотарем, потому был вечно грязен и вонюч.
А крысы всегда из дома уходят, когда смерть свою почуют.
Свинорылая Пакуша отвесила Рудо звонкий подзатыльник и отправила «в массаракш».
Я так и подумал, - ответил Птицелов, потупясь. - Чего бы она сидела сиднем над шлаками? Ну, думаю, укоротить себе век собирается. А… а потом… - горло неожиданно сжал спазм. Птицелову очень хотелось рассказать о великане с топором, которому, как милому, улыбалась Лия. Но то ли ревность, то ли какое иное темное чувство лишило его дара речи.
Ну, чего мычишь, остолоп? - проговорил дядька Киту. Было видно, что он уже остыл. И строжится для виду: чтоб лицом в грязь перед сочувствующими не ударить. - Подымайся и иди с глаз долой. Узнаю, что сызнова дочуру на пустыри водил, так возьму ружжо и руки-ноги отстрелю поганые.
