— Можешь говорить? — спрашивал он, склонясь над ней.
— Могу...
— Ты — сама Дэзи?
— Не спрашивай...
— Никто из нас не мешает?
— Нет... нет... что же может мешать воле «А»...
Голос у нее был чужой, совершенно незнакомый и какой-то мертвый; временами казалось, что он выходит из фонографа. Безжизненным шелестом выходил он прямо из горла, — ни губы, ни мускулы лица не производили при этом движений.
— Значит, всем можно остаться в комнате? — спрашивал мистер Джо.
Она не ответила, только сделала нетерпеливое движение, подымая тяжелые веки; закатившиеся глаза блеснули белками, слабая улыбка промелькнула на бледном как мел лице, она протянула руку в пустое пространство, как бы приветствуя кого-то невидимого, и стала что-то тихо шептать.
Мистер Джо внимательно слушал, но напрасно старался понять хоть что-нибудь. Она говорила на совершенно незнакомом языке.
— Что ты говоришь? — спросил он потом, кладя руку на ее лоб.
— Сарватассида!
— Магатма?
— Тот, который есть, который наполняет все, который есть «А», мой дух...
— Будет ли он говорить через тебя?
— Не мучь меня...
— Случится ли что-нибудь сегодня? Братья собрались, ждут в тревоге, ждут, прося знака, чуда...
— Никто из воплощенных не достоин чудес! Никто! — раздался могучий мужской голос, такой сильный, точно он проходил сквозь медную трубу.
Джо отскочил в испуге и стал глядеть вокруг; но в комнате не было никого. Дэзи лежала неподвижно, электрические лампы ярко горели, и все собравшиеся стояли сплоченной группой в другой комнате, прямо против него.
— Пусть он играет, он! — прошептала Дэзи, приподымаясь и показывая рукой на Зенона, и сейчас же опять упала, прямая, напряженная, и так и осталась лежать.
Напрасно Джо пытался заставить ее разговаривать, — она лежала как труп. Руки ее были холодны и лицо покрыто ледяной росой.
— Полная каталепсия. Ничего не понимаю, — прошептал он испуганно.
— Что же мы будем делать? — спросил кто-то.
— Молиться и ждать.
— Что... это в самом деле Дэзи? — спросил Зенон.
— Дэзи... не знаю, может быть... но не знаю.
Дверь в круглую комнату, где она лежала, закрылась с сильным шумом.
— Садитесь, тише... начинаем!
Зенон сел за фисгармонию, стоявшую в глубокой нише направо, против окон, и начал тихо играть.
Свет сразу погас, еще некоторое время в люстре краснели раскаленные угли, потом почернели, и только хрустальный шар светился зеленоватым дрожащим огоньком.
Все расселись вдоль стены, в один ряд, уже не образуя цепи.
Зенон играл какой-то торжественный гимн; тихие звуки сливались в сладкий хорал, далекий, точно струившийся с небесных высот, и рассыпались в непроницаемой темноте.
