— Постой, постой! Как ты можешь говорить, что их мир уродлив и убог? — передразнил меня дон Хуан. — Ты думаешь, твоя жизнь богаче?
— Конечно, — подтвердил я, и дон Хуан спросил:
— Почему?
Я объяснил: по сравнению с миром маленьких чистильщиков мой мир гораздо разнообразней, он открывает бессчетные возможности для удовлетворения моих потребностей и личного развития.
Дон Хуан рассмеялся и сказал, что я, видно, говорю не подумав. Откуда мне известно, богат или беден мир этих ребят и какие у них возможности?
Мне показалось, что дон Хуан просто дразнит меня. Я был искренне убежден: у мальчишек нет никаких шансов на развитие.
Я продолжал настаивать на своем, пока старик не спросил в лоб:
— Не ты ли когда-то говорил, что самое большое достижение — стать человеком знания?
Я и впрямь так говорил и повторил, что стать человеком знания — величайшее духовное достижение.
— Ты полагаешь, что твой богатый и разнообразный мир поможет тебе стать человеком знания? — с сарказмом спросил дон Хуан.
Я ничего не ответил. Тогда он сформулировал свой вопрос по-другому, как часто делал я сам, когда мне казалось, что дон Хуан плохо меня понимает.
— Говоря иначе, — сказал он, улыбаясь и наверняка догадываясь, что я заподозрил подвох, — способны ли твоя свобода и твои возможности сделать тебя человеком знания?
— Нет, — ответил я.
— Тогда почему тебе жаль мальчишек? Любой из них может стать человеком знания. Все люди знания, с которыми я знаком, когда-то были такими же оборванцами.
Мне стало не по себе. Я пожалел этих ребят не потому, что они живут впроголодь, а потому, что они, как мне показалось, обречены на духовную неполноценность. Выходит, все не так? Ведь любой из них может достичь того, что я полагаю высшим достижением человеческого духа, — стать человеком знания. Следовательно, мое сострадание совершенно неуместно. Дон Хуан положил меня на обе лопатки.
— Пожалуй, ты прав, — согласился я. — Но разве не естественно — стремиться помочь своим ближним?
— А как, по-твоему, им можно помочь?
— Ну, облегчить их участь, изменить их. Ты ведь и сам этим занимаешься.
— Нет, этим я не занимаюсь. Я не знаю, что можно изменить в моих ближних и зачем это делать.
— Дон Хуан, а как же я? Разве ты учишь меня не для того, чтобы я изменился?
— Нет, не для этого. Возможно, ты станешь человеком знания — этого нельзя знать наперед, — но и тогда ты не изменишься. Если когда-нибудь ты научишься видеть людей, ты поймешь, что в людях ничего изменить нельзя.
