Нет нужды входить в критическое рассмотрение всех этих и им подобных историй. Установлен факт, что в 1858—1861 годах Стейниц был постоянным посетителем шахматной комнаты кафе «Куропатка» и участвовал в трех турнирах венских шахматистов, и наряду с этим имеются и другие сведения: в эти годы, по каким-то, оставшимся неизвестными причинам, он оставил занятия в институте.
Можно ли связывать два эти факта? Вопрос надобно поставить иначе: можно ли их не связывать?
На самом деле: что мешало Стейницу кончить институт? Математические его способности были незаурядны, память великолепна и осталась таковой до последних его дней. Правда, он очень нуждался, но мало ли в Вене бедных студентов? Кроме того он мог прибегнуть к весьма легкому для него заработку— игре в шахматы на денежную ставку. Промелькнувшее кое-где предположение, что состояние здоровья не позволило ему заниматься в? институте, не выдерживает критики: правда, Стейниц страдал сильными ревматическими болями, но лишь значительно позже, а усиленным умственным трудом занимался с самого детства и чуть ли не до последних дней жизни. Версия же об ослаблении зрения совершенно анекдотична.
Отказавшись от продолжения и окончания своих занятий в политехническом институте, Стейниц тем самым отказался от обеспеченной и выгодной жизненной карьеры: этого он не мог не понимать — кадры дипломированной интеллигенции в австро-венгерской монархии были не так велики. Следовательно, он пожертвовал верным жизненным будущим и, пожалуй, даже любимым делом — он любил математику, — ради чего?
Ответ нам известен: ради шахмат.
Но тут снова встают недоуменные вопросы. Ведь игру в шахматы ради развлечения и даже честолюбивое стремление стать сильнейшим игроком Вены можно было при известном усилии совместить с учением в институте, с возможностями служебной карьеры. В ту эпоху еще почти не существовало профессиональных шахматистов, играли в шахматы любители — преимущественно обеспеченные люди. Лучшие шахматисты Европы, о которых, конечно, слышал Стейниц, — Андерсен, Стаунтон и другие, — средства к жизни извлекали из других профессий; шахматная печать была очень бедна, и самая мысль о том, что шахматная игра может явиться источником существования, казалась в ту эпоху нелепой.
И вот эту нелепость желает осуществить молодой венский студент. Конечно, он не мог быть настолько наивным, чтобы предположить, что жизнь шахматиста-профессионала будет легкой, радостной и обеспеченной жизнью, но, очевидно, уже теперь ему было ясно: какова бы ни была его жизнь, шахматы — только и исключительно — могут и должны быть ее смыслом и содержанием. Шахматы — его призвание, которому нужно либо отдаться целиком, либо совсем не отдаваться; так должен был он чувствовать, приравнивая тем самым шахматы к любому другому призванию, как литература, музыка, живопись... И поэтому в этом вопросе Стейниц выступил новатором, искателем, прокладывателем путей, ибо до него, даже у лучших шахматистов XVIII и XIX веков, шахматы были либо средством побочного заработка, либо развлечением, либо добавочным умственным интересом, но никак не принципиальным жизненным призванием, которому нужно принести в жертву все остальное. Стейниц же это сделал, обнаружив этим доминирующую черту своего характера: ненависть к компромиссам, прямолинейность, волевую целеустремленность. Он подписал вексель, по которому ему в конце жизни пришлось заплатить.
