Домой дядю Лешу везли на машине «Скорой помощи». Мы с санитаром на носилках снесли его вниз, к машине. Казалось, что дядя Леша спит: глаза его были закрыты, и дышал он ровно и глубоко, как во сне. Тетя Таня шагала рядом с носилками и держала мужа за руку.
– Эдичка! – говорила она, вытирая свободной рукой слезы со своего лица. – А он совсем не бледный, правда? Даже вроде румянец на щеках – или мне это только кажется? Господи, как хорошо, что все обошлось!
У машины нас поджидал доктор. Он отвел меня в сторону и сказал, глядя себе под ноги:
– Попробуйте все-таки договориться с участковым врачом. Трижды в день она ходить к вам не сможет, но хотя бы раз или два в день…
– Я поговорю с ней, – кивнул я.
– Вам, видимо, придется нести какие-то расходы при этом, – продолжал доктор. – Ведь то, о чем вы ее попросите, не входит в круг ее прямых обязанностей.
– Я прилично зарабатываю.
– Ну что ж, мое дело – предупредить вас.
Он хотел уйти, но я остановил его:
– И все-таки хочу спросить вас напоследок: чем все это кончится, по-вашему?
Он поднял глаза и медленно произнес:
– Поймите же наконец: то, что с ним происходит, – это уже вне досягаемости человеческого разума. Поэтому никто не сможет вам сказать, чем все кончится. Никто. Потому что мы бессильны перед этим.
Светка была дома. Она посторонилась в дверях, пропуская носилки и во все глаза глядя на лицо дяди Леши.
– Вот мы и дома, – сказала тетя Таня, словно муж мог ее услышать. И это прозвучало так естественно, что у меня как-то сразу отлегло от сердца, да и Светка вроде повеселела. Мне показалось, что даже дядя Леша облегченно вздохнул, когда мы внесли его в квартиру.
– Тут ему будет лучше, – сказала тетя Таня. – Дома и стены помогают.
В спальне мы переложили дядю Лешу на кровать.
– Эдичка, распахни пошире окно, пожалуйста, – попросила тетя Таня. – Леше сейчас нужно как можно больше свежего воздуха, а у вас за окном сосны.
Я подошел к окну и раскрыл створки. Слабо качались верхушки сосен. Откуда-то издалека доносился шум трамвая. По асфальтовой дорожке, удаляясь от наших окон, шел какой-то человек. Прежде чем повернуть за угол, он обернулся, и я узнал его. Это был «волейболист». Мы встретились взглядами, и он усмехнулся. Где мне довелось видеть такую усмешку раньше, я вспомнил уже потом, когда «волейболист» исчез за углом. Такая усмешка была на физиономии черта с медальона. Нагловатая и неприятная была усмешка.
Вечером за ужином тетя Таня сказала:
