— М-да, по ночам и по горячим следам. Так, стало быть, хреново, да? Может, поделишься?
Я рассказал. Он стоял совсем близко, держа в руке записывающее устройство. Изредка покачивал головой, вздыхал. Он недоволен тем, что услышал. Он ждал сенсации, хотел событийной остроты. А тут всего информушка.
— Сказали — грабеж в ресторане, крупная сумма, задержание с поличным, а выходит…
— Чем богаты, тому не рады, — четко выговорил я и постарался улыбнуться. — Пиши как получится. Если что, я в своей газете дополню. Выручай, брат.
— Ох и запашок от тебя, хоть ноздри затыкай, — поморщился Бочкин.
— Да, не говори, тут до меня сидели…
Виктор пожал мне руку и пошел к двери. Там приостановился, усмешливо сказал:
— Спасибо, капитан. Поздравляю, что нынче занимаетесь такими пустяками.
— Смотря что считать пустяком, — усмехнулся капитан. — Вы, газетные писаки, любой пустяк раздуете и подадите как главную сенсацию.
— Нет, заблуждаетесь, — сказал Бочкин и ушел. А я порадовался, что он к моему задержанию отнесся именно так: дал понять капитану, что происшествие со мной — житейская мелочь, и ничего больше.
И снова я попросил капитана отпустить меня, но он неумолим:
— Не валяйте дурака, гражданин. Лучше пойдите, куда я вам указал, и успокойтесь.
— И на том спасибо, — сказал я и, открыв дверь, очутился в длинном темном коридоре, в конце которого чуть светлело узкое зарешеченное окно. У окна стояли два стула, я лег на них, держа ноги на полу.
«Уснуть. Утром — на работу, а я приду уставший и неспатый… невы-спатый. Неологизмы в голову лезут, черт бы их побрал. Как минимум, до утра, до прихода следователя, буду задержан. Спать, гражданин, спать, утро вечера мудренее».
Закрыл глаза, сложил под пиджаком руки на груди и, чтобы скорее приходил сон, стал считать:
— Раз — белая овца, два — белая овца, три — черная… — бормотал я, проваливаясь в пьяный сон.
* * *
От окна дуло, я замерз и проснулся. И услышал тяжелые то ли вздохи, то ли стоны. Начал оглядываться, пока не понял, что это я стону и вздыхаю. Мгновение соображал, где я, а когда вспомнил, чуть не завыл. Встал и прислонился к стене у зарешеченного окна. Высоко в небе дрожат яркие звезды, не слышно уличного шума. Я остро почувствовал весь холод одиночества. Захотелось выйти к милиционерам, где было теплее. Но сразу отказался от этой мысли и поблагодарил их за то, что дали возможность побыть одному. Они могли держать меня там, в зловонном месте, но «этаким манером», как говорит сержант, поместили в коридор. Сиди и думай, что произошло. И обижайся на весь белый свет. Пьяному сознанию хотелось героического поступка, а телом вляпался в обычную уголовщину.
