— Не получится. В данной ситуации если не виновны вы, значит, виновен швейцар. Он присвоил себе ваши деньги, а это прямой грабеж, но уже с его стороны. Иного не дано.
— Но я ему прощаю пять тысяч. Могу дать еще пять, только бы он удовлетворился.
— Да, такое было возможно в самом начале, когда еще не заводилось уголовное дело. Сейчас поздно. Но то, что вы предлагаете, полностью изобличает вас. Давайте это запишем в протокол, вы поставите подпись и дело передаем в суд?
— Нет, — сказал я. — Вы неправильно меня поняли. Вы мое желание по-простому выйти из создавшегося положения принимаете за мою слабость.
— Боже, какая слабость! Вы — сильный молодой мужчина, спортсмен. Одного вашего вида достаточно, чтобы понять, что с вами шутки плохи. А швейцар Удальцов — бывший сантехник, инвалид третьей группы, шестидесятипятилетний пенсионер. Мог ли он позволить себе такое, видя перед собой богатыря?
— Мог, если богатырь в стельку пьян, — сказал я. — Пьяный — как ребенок, его пальцем ткни, он рухнет.
Следователь покачала головой, ее лицо исказила брезгливая усмешка. Ей противно беседовать с идиотом, и она укрепилась в мысли, что мне нужна психиатрическая экспертиза.
Не столько, чтобы ее обидеть, сколько для своего будущего сочинения я решил с ней поиграть. Будь что будет, сейчас мне все интересно. Уж если незнакомые девушки запросто идут со мной на контакт и готовы к длительным отношениям, то эта милицейская лялька вполне может увлечься молодым гулякой и повернуть дело в нужную мне сторону.
— Вы не хотите вместе со мной посетить «Каравеллу»?
— Зачем?
— Ну, чтобы своими и моими глазами увидеть обстановку, в которой произошел расследуемый вами инцидент.
— Нет, в этом нет нужды. Мне достаточно фактов, которые отражены в деле по результатам допросов.
И тут я спохватился, что нашу беседу она вполне может фиксировать на записывающем устройстве, и сразу изменил стиль разговора:
— Простите меня, я пытаюсь шутить, хотя нам с вами не до шуток. Я выяснил: мне грозит, максимум, «условно». Или даже только штраф. Поэтому не особенно боюсь. Но глубоко верю, что судьи не всегда идут на поводу у следователей, и вполне возможно, займут мою сторону. Тогда вы потерпите поражение как профессионал.
— Вы мне угрожаете?
— Нет, пытаюсь уберечь от ошибки.
— Лучше побеспокойтесь о себе, — сказала она, не глядя на меня. — Можете идти.
* * *
Ровно в час дня я входил в просторный кабинет психиатрической больницы. Два больших окна, между ними — широкий стол, застеленный розовой простыней. На нем — графин с водой и два стакана. В углу кабинета — еще один стол, за ним — пожилая, величественная женщина в очках и белом халате, что-то пишет. В другом углу — белый шкаф с голубыми стеклянными дверцами и такими же полками. На полках стопки бумаг. Обычный кабинет, если не считать, что в центре, метрах в пяти друг от друга поставлены четыре белых табурета, образуя квадрат. И пятый — в самой середине. Я понял, что четыре табурета — для экспертов, пятый, центральный, для меня.
