— Дома сейчас кто-нибудь есть?
— Мама. Приехала ко мне из Москвы. Она проживает там.
— Судя по штампу в паспорте, вы женатый?
— Да, но разошлись.
— Давно?
— Больше года.
— Адрес вашей жены?
— Зачем? К тому, что произошло, она не имеет никакого отношения.
— Если спрашиваю, значит, надо.
Я назвал адрес жены.
— Вы помните, что произошло вчера в ресторане?
— Да, вполне.
Расскажите, как случилось, что вы совершили открытый грабеж?
— Милая женщина, не можете ли вы спросить более деликатно?
— Я для вас не женщина, и тем более не милая, — повысила она голос. — Попрошу ответить.
— Я не хочу отвечать на вопрос, заданный мне в такой форме.
— Хорошо, — опустила она глаза. — Расскажите, пожалуйста, что с вами произошло вчера в ресторане?
— Рассказываю. Но прежде о том, почему я там оказался. Вчера я узнал, что моя повесть одобрена к печати. Более того, мне предложили собрать книгу для договора. На радостях я по пути домой познакомился с девушкой.
— Как ее фамилия?
— Не знаю. Но довольно редкое имя.
— Назовите его.
— Нет, я бы не хотел, чтобы она привлекалась по делу. У нее и так полно забот.
— Хорошо, продолжайте.
— Кроме того, редактор газеты, где я работаю, предложил мне написать рецензию на книгу одного автора…
— Это имеет отношение к тому, что произошло в ресторане?
— Нет, но…
— Тогда опустим лирику. Что было дальше, после того, как вы познакомились с девушкой? И не отвлекайтесь на постороннее, у меня мало времени.
Чем подробнее я рассказывал о конфликте в гардеробе, тем яснее понимал, что нужно говорить о главном — о том, что виной конфликта не швейцар, а я. Но сказать об этом я не мог. Я вообще не знал, что со мной произошло, как такое могло случиться. Театр абсурда. С той лишь разницей, что здесь меня, исполнителя главной роли, не цветами забросают, а в тюрьму увезут.
— Вы утверждаете, что дали швейцару пять тысяч? Зачем вы давали пять тысяч, если у вас были пятьсот рублей?
— Хотел разменять. С такой купюрой всегда проблемы.
— Но вы же рассчитывались с официанткой, почему не разменяли у нее?
— Сначала не сообразил. А после подумал, что надо разменять.
— Вы сказали, вам пятнадцать тысяч дала мама на костюм? Вы дали швейцару мамины деньги?
— Нет, у меня была своя пятитысячная купюра.
— Я была в ресторане. Официантка говорит, что вы заказали и выпили бутылку водки?
— Да, почти.
— Не могло подобное количество сказаться на вашем поведении? При вести вас к неестественным для вас поступкам?
Я оценил ее понимание, даже возникло желание признаться не столько в своей вине, сколько в беде, которая постигла меня с этим несчастным швейцаром. Но страх, что признание тут же поставит на мне тавро грабителя, заставил отказаться от правды. И для неправды нужны были какие-то особенно убедительные слова, а я их не находил.
